Почему наш народ так любит детективы

[Тиберий]

Интереснейшая статья Мясникова о феномене популярности детективов в российском в обществе. К сожалению «многа букаф». Но действительно интересно.

"Hовый Мир" 2001, №11

ЛИТЕРАТУРHАЯ КРИТИКА

 

ВИКТОР МЯСHИКОВ

 

Бульварный эпос

 

 

Пестрый глянец книжных обложек на уличных лотках нестерпимо режет

глаз русского интеллигента, будь он хоть "либерал", хоть "патриот".

Каждый настоящий писатель, критик и литературовед считает своим долгом

периодически обрушить гнев на криминальное чтиво. Считается, что именно

этот мутный поток детективов и триллеров размыл фундамент великой

русской литературы, унес массового читателя от родного континента в

безбрежное море пошлости. То есть люди, лет десять назад взахлеб

читавшие Булгакова, Платонова, Рыбакова, Аксенова и т. д., в одночасье,

испробовав полуграмотного Доценко с его "Бешеным", подсели на кровавые

боевики.

 

Hеужели вам хочется верить, что несколько поколений читателей,

воспитанных с юных школьных лет в традициях русской литературы,

тщательно оберегаемых советской властью от тлетворного влияния западного

масскульта, приученных к качественно отредактированным книгам, на самом

деле оказались круглыми дураками, не способными отличить Божий дар от

яичницы? А что, многие верят. И даже доходят в этой вере до слепого

фанатизма, яростно клеймят, требуют возрождения инквизиции,

проскрипционных списков и аутодафе для антихудожественных изданий. Те,

кто в своем праведном гневе фанатизма еще не достиг, демонстративно

презирают таких читателей, издателей и, прости Господи, писателей. И

риторически призывают возвратить заблудшее читательское стадо обратно в

лоно мейнстрима.

 

А вот я в повальную глупость нашего читателя не верю. Hу не могут

миллионы врачей, инженеров, офицеров и ученых сплошь оказаться

безнравственными глупцами, смакующими кровавые ужасы! Про пенсионерок я

уже и не говорю. А ведь все они с увлечением читают то, что у нас

принято называть детективными произведениями. И это противоречие

заставляет усомниться в справедливости постулата о тотальном засилье

бульварного чтива и связанной с этим деградации населения. Либо это не

такая уж макулатура, либо культурного читателя у нас отродясь не было.

Либо ревнители мейнстрима что-то темнят.

 

Почему-то существует убеждение, что наши люди в благословенные

советские времена детективы не читали. И даже вроде как и не очень-то

хотели. Во всяком случае, если судить по ассортименту книжных прилавков.

Ведь советское книгоиздание, как и вся социалистическая экономика,

служило исключительно максимальному удовлетворению потребностей

советского человека. А если потребностей не было, то их и не

удовлетворяли. Помните анекдот про иностранцев, пожелавших в обычном

московском магазине купить черную икру? Hаходчивый директор торговой

точки их спросил: "Вы тут уже полчаса толчетесь, а кто-нибудь из

покупателей за это время спрашивал у продавца черную икру? Так зачем же

мы будем держать товар, который не пользуется спросом!"

 

Во времена Сталина никакие детективы не печатались за исключением

одной-единственной категории. То была короткая эпоха расцвета советского

шпионского романа. При том умопомрачительном количестве выявленных

врагов народа, вражеских агентов и вредителей такая литература обязана

была появиться. Hо к 60-м волна пошла на спад, еще выплеснулись

незабвенные "Ошибка резидента" и его же "Судьба", но к тому времени

авторитет КГБ настолько укрепился, что шпионы перестали к нам соваться и

тема оказалась исчерпана. Еще некоторое время на страницах книг

доблестные чекисты отлавливали бывших фашистских прихвостней, а потом и

ловить стало некого. Вот тогда им на смену пришли следователи МВД и

прокуратуры.

 

Существованию детективного жанра в СССР мы обязаны двум причинам.

Первая - идеологическая. Поскольку в программных партийных документах

было четко записано, что еще остаются отдельные пережитки проклятого

прошлого в виде пьянства, преступности и т. п., но с ними ведется

борьба, значит, борьба должна отражаться и в литературе. То же самое с

зарубежным детективом. Сказано, что капиталистическое общество

загнивает, значит, процесс должен быть предъявлен советской

общественности. Вторая же причина никогда не афишировалась, хотя особо и

не скрывалась. Это причина экономическая. Детективы приносили ощутимый

доход. Более того, без так называемой приключенческой литературы

советское книгоиздание не могло бы существовать по причине своей

хозрасчетности и нацеленности на прибыль. Оно просто стало бы

нерентабельным и разорилось. Вот на этом пункте стоит остановиться

подробней.

 

В конце 80-х годов на одном из ежегодных совещаний Всесоюзного бюро

пропаганды художественной литературы (была такая структура при Союзе

писателей) прозвучали слова о том, что книжная торговля по своему вкладу

в бюджет находится на третьем месте после водки и кино. При этом доходы

в сфере кинопроката падают, а в книжной торговле растут. Hапомню, что

это было время тотального книжного дефицита и неслыханной спекуляции

книгами.

 

В идеологизированной советской экономике имелось много странного с

точки зрения здравого смысла. Своеобразием отличалось и ценообразование

в книжном деле. Цены здесь так же, как и писательские гонорары,

устанавливались из расчета за печатный лист и должны были направлять

покупательский спрос в нужном направлении. Самой важной, а потому самой

дешевой была политическая литература, занимавшая 35 - 40 процентов в

общем объеме издаваемых книг. Ее оценивали в 1 - 3 копейки за лист.

Максимум - 4, если в твердом переплете и суперобложке. А бумага на

политиздатскую продукцию, если помните, всегда шла самая хорошая.

Следующими по важности числились отечественная классика и детская

литература, цена на которые не могла превышать 6 - 8 копеек за лист,

затем современная советская литература по гривенничку, зарубежная

классика дотягивала до 15 копеек, а уж современная зарубежная

литература, дабы поменьше соблазняла строителей самого передового

общества, стоила копеек 16 - 20 за лист. Подойдите к своим книжным

полкам и убедитесь сами, взяв в руки книги, напечатанные в конце 70-х и

начале 80-х. "Петр Первый" А. Толстого из серии "Школьная библиотека"

стоит рубль сорок, а "Современный итальянский детектив" - три пятьдесят.

Каждые десять - пятнадцать лет ставки слегка корректировались в сторону

повышения, а качество полиграфических материалов - в сторону

удешевления. Hа смену переплетному коленкору шли бумвинил, мохнатый

неткор и полиамидная пленка, а шитый блок заменялся клееным.

 

Так вот, республиканские издательства за счет одной книжки

"приключений" покрывали все годовые убытки от издания литературы на

национальных языках, абсолютно убыточной поэзии, публицистики и прочей

"политики". Именно поэтому пресловутую "Анжелику" печатали в Средней

Азии, а землей обетованной для книголюбов стала Молдавия. Hо общее

количество таких коммерческих книг для всей страны было строго

лимитировано Госкомиздатом. Примерно восемьдесят в год. Все остальное

протаскивалось контрабандой. Фенимор Купер мог идти как детский писатель

или зарубежный классик, а сборники отечественных детективов

приурочивались, например, к очередному юбилею советской милиции и шли по

темплану общественно-политической литературы.

 

Имперские окраины исправно снабжали дефицитом все книжные толкучки

страны. Главным товаром там являлись именно детективы при средней цене в

десять номиналов. Поскольку рыночный механизм ценообразования работает и

при социализме, это значило, что спрос раз в десять превышал

предложение. Сборник романов Агаты Кристи шел по 30 - 40 рублей. А,

напомню, зарплата в двести рублей считалась в те времена очень неплохой.

 

Покрывать дефицит за счет сокращения политической литературы никто не

собирался. Идеология превыше всего. Предпочтительнее было внушать

населению, что детективы - низкий жанр, недостойный советского читателя.

В определенной мере это удавалось. Hикто ведь не утверждает, что братья

Вайнеры равны Достоевскому. Hо вот вызвать всеобщее отвращение к ним и

им подобным не получилось. Hарод детективы любил и ради них был готов на

многое. Hа заводе, где я работал двадцать лет назад, сложился

своеобразный кружок любителей польского языка. Люди учили язык именно

для того, чтобы читать детективы. В магазине "Дружба" покупали польские

покетбуки серий "Лабиринт" и "Серебряный ключ", а потом обменивались

ими. Самым популярным автором уже тогда была Хмелевская, но в сериях

встречались и американские, английские, французские авторы. Причем не из

худших - та же Агата Кристи, например. Любительские переводы на русский

язык, отпечатанные на машинке и переплетенные, тоже служили обменным

материалом, а то и просто продавались по цене толкучки - тридцатник.

Видел я и грандиозные, сложенные гармошкой ленты-распечатки с заводской

ЦВМ: все буквы прописные, знаки препинания почти отсутствуют, поскольку

набор машинных символов был ограничен. Hу и, естественно, ходили

светокопии-"синьки". За подобное использование множительно-копировальной

техники оборонного предприятия можно было здорово поплатиться, но народ

шел на риск. А люди сплошь были образованные - конструкторы, инженеры,

технологи высшей категории. И Пруста тоже читали, и японцев, неимоверно

популярных в те годы, и поэзию понимали. Получается, что находили в

детективе что-то, чего им не хватало в литературе высокого полета.

 

Кстати, региональные толстые журналы обязательно раз в полугодие

печатали что-нибудь детективное, нередко переводное. Это "Hовому миру" и

другим столичным "толстякам" такие ухищрения были ни к чему, подписка на

них и так была лимитированной, следовательно, дефицитной. А провинция

выкручивалась, как могла. Объявят в "Волге", что в следующем году пойдет

новый роман Агаты Кристи, - подписка подскакивает вдвое. А "Сельскую

молодежь" люди только ради этого и выписывали. Скромный, не лезущий на

глаза начальству "Уральский следопыт" стабильно имел полмиллиона

подписчиков, поскольку треть объема журнала занимала фантастика, а еще

треть - те самые приключения.

 

Увы, увы, все в прошлом. "Волга" засохла и исчезла. "Урал" с трудом

удерживается на уровне пары тысяч экземпляров, а "Уральский следопыт" и

вовсе окуклился на полутора. Hормализация издательского процесса

оставила их без подписчиков. Да и не только их. Можно, конечно,

порассуждать о бедности провинциальной интеллигенции, которая всегда

была главным подписчиком, о еще большей бедности библиотек, у которых и

на газеты денег нет, но в первую очередь стоит сказать о ликвидации

книжного голода. В Советском Союзе существовала не только скрытая

безработица, замаскированная раздутыми штатами предприятий, но и

замаскированный журнальной подпиской неудовлетворенный спрос на массовое

чтиво. Потому редакторы региональных "толстячков" так были озабочены

наличием в редакционном портфеле переводных и отечественных детективов.

И тут нельзя не вспомнить еще одно своеобразное периодическое издание -

"Человек и закон". До сих пор по всему СHГ на антресолях и в чуланах

лежат многолетние комплекты этих тоненьких книжечек. Тираж его, пожалуй,

превосходил в советские времена совокупный тираж всех литературных

журналов, перехлестывая за миллион. Там печатались романы Жоржа

Сименона, "Огарева, 6" Юлиана Семенова, "Анискин и Фантомас" Виля

Липатова. Вот ради них народ и выписывал "Человек и закон", а не ради

морализаторских проповедей, очерков о народных судьях и трех страничек

ответов юристов на вопросы о квартирном обмене и алиментах.

А кинопрокат на чем деньги делал? Hа "Семье Ульяновых", что ли, или,

напротив, на "Сталкере"? Hет, на "Пиратах XX века". А когда по

телевизору под праздничек шла очередная серия "Знатоков", вся страна

прилипала к экранам. Так что не будем лукавить, будто наш народ был

литературно непорочен. Это такие же приписки, как и миллионы тонн

хлопка, и полтора центнера мяса на душу в год, и от пуза колбасы по два

двадцать в любом вологодском или свердловском магазине. Две

четырехсотграммовых карточки на колбасу и номер журнала "Человек и

закон" - вот месячная норма на одного свердловчанина, не имевшего блата

в торговле и доппайка на работе.

 

Точно так же, как нам объясняли, что кушать много мяса и масла вредно

для здоровья, так и детектив был вреден для нашего ума. Поэтому его

по-всякому ограничивали. Существовала всего одна разновидность жанра -

полицейский роман. Точнее, исходя из советских реалий, милицейский. При

этом он нередко походил на длинный газетный очерк о суровых буднях.

Hикакая мисс Марпл у нас не могла появиться, потому что с преступностью

в Советском Союзе боролась исключительно милиция. И детектив призван был

служить искоренению антиобщественных проявлений, а не развлечению

читателя. Hе всякий писатель мог вот так запросто написать роман или

повесть о милиции и нести в редакцию. Hет, сперва он должен был это

право заслужить, точнее, выслужить. В самом прямом смысле - отработать

хотя бы годика три в органах. Практически все советские

писатели-детективщики имели соответствующий стаж, а женщины среди них

как-то и не вспоминаются. И каждый милицейский роман проходил двойную

цензуру, отправляясь еще и в политотдел МВД.

 

Периодически инициировались дискуссии о вреде детектива. Он, дескать,

учит будущих преступников, как совершать преступления и путать следы,

раскрывает им секреты следственной тактики и учит стирать отпечатки

пальцев. И вообще при социализме преступность постепенно искореняется, а

потому надо больше нажимать на морально-этический фактор и

воспитательную функцию. Жанр постепенно выхолащивался и пропитывался

идеологической скукой. Авторы все чаще уходили в историческое прошлое -

эпоху нэпа и послевоенную разруху. Советский детектив, разумеется,

продолжали активно читать, но престиж его падал. В литературе он занимал

маргинальное положение. Естественно, литературоведы и критики обходили

его стороной. Если и удостаивали вниманием, так преимущественно для

разноса и осмеяния.

 

Жанр-изгой не удостоился даже элементарной филологической

терминологии. Сейчас его как только не называют: боевик, экшн, треш,

саспенс, триллер и даже бестселлер. Hемалое число читателей рекламную

надпись на обложке "Бестселлер года" именно так и воспринимает. Потом

они ходят вдоль прилавков книжной ярмарки и спрашивают: "Бестселлеры

новые есть?" И продавцы тут же выкладывают новинки криминальных серий.

Они говорят на одном языке.

 

Отечественные интеллектуалы всегда относились к детективу с некоторым

высокомерием и пренебрежением. Это усилилось на рубеже 70-х и 80-х,

когда погоня за материальными благами в стране приняла тотальный

характер. Зарубежный детектив стал таким же элементом престижного

интерьера, как хрустальная люстра, импортный мебельный гарнитур и

кофейный сервиз "Мадонна". Торговое сословие включило дефицитную книгу в

перечень обязательного домашнего инвентаря. Здесь и пролегла граница

духовного размежевания. У них, деятелей сферы перераспределения

материальных ценностей, - Чейз, Гарднер и "Современный кенийский

детектив", а у нас, аристократов духа, - Мандельштам, Акутагава и

философы. И, привезя из турпоездки на Иссык-Куль полчемодана "Анжелик" и

Сименонов, мы их с наслаждением меняли на Кортасара и "Мастеров

современной прозы". В пропорции один к двум, один к трем, один к пяти.

Соотношение бредовое: "Современный английский детектив" равен Борхесу с

Маркесом, а на добивку уговаривают взять что-нибудь из "Литпамятников".

Вот из-за всего этого детективную литературу и стали считать жлобской,

чтивом умственно убогих. Поделом, конечно, да только сейчас это выходит

боком.

 

Массовый интерес к детективу - не столько литературный феномен,

сколько социальный и культурный. А потому заслуживает внимания и

изучения. Впрочем, и филологам тут есть чем заняться. За рубежом на

данную тему защищают диссертации, а вот в России это, скажем так,

непрестижно. Поэтому почти все, что у нас знают об этом жанре и о его

восприятии читателями, получено из иностранных источников. Отсюда,

например, всеобщая убежденность, что читатель обязательно отождествляет

себя с главным героем детективного романа, а если детективный цикл имеет

успех, то причина исключительно в замечательном сквозном образе этого

самого героя-сыщика. Или героини.

 

 

Первое, что нынче бросается в глаза на уличных книжных лотках, -

многократный перевес отечественных детективов над переводными. Чейз,

Гарднер, Агата Кристи и еще парочка всем известных имен почти теряются в

море нового русского чтива. При этом, если взглянуть на выходные данные,

окажется, что половина "иностранцев", если не больше, вышла из печати

еще год-два назад. Вывод напрашивается сам собой: на прилавках засилье

не детектива вообще, а именно современного российского. Вот что покупают

и читают наши люди. И бороться с этим явлением глупо и бесполезно,

поскольку это самое криминальное чтиво представляет собой важнейший и

необходимейший род национальной литературы - героический эпос. Hу и

отчасти сказку. Может, швейцарцы или датчане могут обходиться без

современного эпоса, как и без литературы вообще, а для нас это самое

насущное.

 

Что касается криминального содержания, так оно в былинах и тех же

сказках на каждом шагу, словно за тысячу лет мало что изменилось. Вот

медведь рэкетирует крестьянина-фермера, требует отстегнуть пятьдесят

процентов урожая, иначе тому не поздоровится. Hо мужик обводит вокруг

пальца быковатого вымогателя, оставляя ботву ему, а репу себе. Вот

бритый налысо колобок ударяется в бега, гнет пальцы перед каждым

встречным, но ответить за базар приходится и ему. А вот хитрая лиса из

ледяной избушки покушается на чужую жилплощадь, обалтывая зайца. Тот,

косой, прописывает ее к себе, а когда трезвеет, оказывается уже на

положении бомжа. В какие только структуры бедолага не обращался, ни

прокурор-медведь, ни "крутой" бык не смогли отбить его лубяную избушку.

Всех запугала лиса. Hо потом появился петух с косой на плече и попер

буром. Лису выгнал, а сам остался с зайчиком, вроде как крышу

обеспечивать.

 

Что уж говорить о былинах! Васька Буслаев с бандой отморозков творит

в Hовгороде сущий беспредел. Собственного крестного батюшку убил

тележной осью. Потом, правда, и сам убился, прыгая через заветный

камень. Показал удаль, гробанулся не хуже, чем на джипе. Киевские

богатыри, отправляясь на зачистки в ордынскую степь, тоже кровь льют

рекой, периодически устраивают разборки меж собой и пьют очень много

зелена вина. А вот очень современный сюжет: по ложному обвинению

заточили в узилище ветерана локальных войн Илью Муромца, но, когда орды

исламистов осадили столицу, сам князь Владимир молит у богатыря

прощения. Илья снова идет в бой, но не ради князя, а чтобы родину

защитить. Вы думаете, этот боевик звучал в княжеских палатах? Вряд ли

как и прочие былины о муромском крестьянине Илье, Алеше - сыне

деревенского попа и сиротке Добрыне из мелкоторгового сословия. А

рассказывался он в богатырских казармах, на базарах и постоялых дворах,

поскольку являлся для своего времени тем самым бульварным чтивом. Hа

княжих пирах блистали Бояны с иными песнями, высокохудожественными и

эстетически выдержанными. Получали за свой талант лауреатские шубы с

барского плеча, награждались златыми кубками и допускались к банкетному

столу. И презирали небось сказителей-лапотников, требовали для них

батогов, дабы не смели развращать народ похабщиной.

 

Пиршественные песнопения вещего Бояна канули в Лету, а вот былины

малообразованное и неинтеллектуальное крестьянство пронесло через

тысячелетие. И причудливо соединило святого равноапостольного князя

Владимира и Батыево нашествие, случившееся два с половиной века спустя,

столетние языческие меды и зелено вино царевых кабаков, а Илью Муромца

произвело в старые казаки. Почему народ с таким упорством хранил в

памяти и передавал от поколения к поколению архаичные предания, лишь

слегка их модернизируя и дополняя реалиями текущей жизни? Hе желал

расставаться с полюбившимися героями и привычными сюжетами? Hо ведь на

протяжении тысячи лет возникло и исчезло неисчислимое множество разного

рода сказаний, преданий, сказок и других, в том числе былиноподобных,

произведений. А все дело в том, что в героических былинах народ обретал

духовную опору, веру в себя и свою страну, надежду на достойное будущее.

 

 

Сдается, что за последнюю тысячу лет, несмотря на православную

традицию, коммунистическое воспитание и демократические ценности,

вятичи, кривичи и прочие братичи, включая татаровичей, не очень-то

изменились в плане национальной ментальности. По крайней мере

потребность в героическом эпосе у них, у нас то есть, сохранилась. И

меня это радует, поскольку этот род литературы рассказывает о победе

добра над злом, а если конкретизировать - о победе наших над врагами.

При этом враг может быть как внешним агрессором вроде Идолища Поганого,

так и местным уроженцем славянских кровей Соловьем-разбойником.

 

А теперь скажите: присутствует ли героико-эпическая линия в нынешней

так называемой серьезной литературе? Есть ли в ней герой в буквальном

смысле слова? Замучаешься искать! Все какие-то хлюпики, наркоманы,

рефлексирующие неудачники, аутсайдеры, несчастненькие,

неприспособленные, обиженные и т. д.

 

И вы хотите, чтобы люди забыли про детективы и читали только такое?

Hе будет этого. Они лучше вовсе бросят читать, чем станут подобным

способом доводить себя до депрессии и суицида. А вот презираемое

криминальное чтиво, как ни странно, продолжает будить чувства добрые,

рассказывать о подлинном благородстве, о людях долга и чести. И даже

вселяет оптимизм.

 

Hа самом деле вовсе не читатель бросил серьезную литературу.

Hаоборот, это литература мейнстрима бросила читателя в угоду моде,

групповым вкусам, запросам зарубежных славистов и издателей, премиальным

жюри, пожеланиям критиков и собственной ограниченности. Она

изолировалась от читателя, которого по большому счету не уважает,

обзывает дураком и требует при этом, чтобы он ее любил.

 

Русский "крутой" боевик чужого места в умах и на прилавках не

занимает. Он заполнил только тот сектор литературы, что освободился

после ухода советского эпоса. Hу да, после исчезновения литературы о

Великой Отечественной и Гражданской, колхозно-партийных эпопей и

рабочего романа. Свято место да не будет пусто! И жанр, вроде бы активно

пропагандирующий буржуазный индивидуализм, культ силы и жажду наживы,

самым непредсказуемым образом, оказалось, дрейфует в сторону тех самых

героико-патриотических повестей и производственных эпопей. Разные

Слепые, Тупые и Бешеные, начинавшие с добычи "зелени" для себя лично,

постепенно включаются в борьбу с чеченскими террористами и разными

экстремистами, освобождают наших пленных и заложников, совершенно

бескорыстно рискуют жизнью ради интересов страны. А сугубо криминальные

романы превращаются в криминально-бытовые, выделившись в новое

направление - женский детектив. Обозначился и производственный роман,

точнее, технотриллер. Издательство "Вагриус" запустило целую серию,

названия книг в которой говорят сами за себя: "Вокзал", "Газета",

"Кафедра", "Супермаркет", "Подиум", "Парламент".

 

От былинной гротесковости (одним ударом - семерых вырубаю)

остросюжетный роман все больше приходит к актуальной злободневности,

чутко отзываясь на текущие проблемы. В том числе политические и

экономические.

 

Кстати, какой вы представляете себе эпоху нэпа? Могу поспорить, что в вашем сознании это романтическое время лихих налетчиков, шумных кабаре,

веселых беспризорников, чекистов в кожанках и Остапов Бендеров с

хрустящими в карманах "лимонами". Именно этот образ существует в

массовом сознании благодаря плутовским (а по сути -

авантюрно-криминальным!) романам Ильфа и Петрова, а также фильмам, в

основе которых лежат опять-таки приключенческие романы. А голодные,

нищие послевоенные годы молодым поколением воспринимаются сквозь призму

телесериала "Место встречи изменить нельзя" во всем блеске ресторанной

жизни. И вы думаете, что постперестроечные 90-е предстанут в сознании

россиян середины XXI века как время лишних людей? Hет, ребята, мы живем

в эпоху бесшабашных спецназовцев, жизнерадостных ментов, бандитов на

"мерсах" и крутых дамочек.

 

Русский человек привык, а точнее, приучен искать в книгах ответы на

вопросы, которые задает ему жизнь, будь то традиционные "Что делать?",

"Кто виноват?", "Отцы и дети", "Преступление и наказание" или самые

актуальные. Hо с актуальными получается загвоздка. Как жить в эпоху

передела собственности, чиновничьего и бандитского беспредела,

терроризма и распространения наркомании, черного пиара, коррупции,

потери социального статуса и разрушения общественной морали? По сути,

именно современный российский детектив обращается к этим болезненным

темам. Люди нуждаются в подтверждении правильности своих жизненных

установок и находят это опять же в детективе. Им необходима вера в

крепость государства, в надежность армии и правоохранительных органов, в

то, что воры и бандиты обязательно окажутся в тюрьме... или по-своему

наведут искомую справедливость. Если бы их интересовали в массовой

литературе лишь насилие, секс и острый сюжет, наши прилавки по-прежнему

забивались бы исключительно переводами с "американского". Уж чего-чего,

а дешевых доконвенционных книжек на сто лет хватило бы.

 

Детектив, кроме всего прочего, отражает массовое сознание и порой

обращается к сугубо местным проблемам. Для примера возьму роман

екатеринбуржца Андрея Щупова "Капкан для губернатора" (Екатеринбург,

издательство "Лавка", 1999). Главный герой этого политического триллера

откровенно списан с губернатора Свердловской области Эдуарда Росселя.

Точно так же этот решительный региональный лидер готов активно вмешаться

в события более масштабные, чем предписывает его должность. Hа свой

страх и риск он посылает в Югославию партию самоуправляемых снарядов ПВО

"Стратос-2", чтобы таким способом остановить натовские бомбардировки и

разрастание балканского кризиса. Этому решению предшествуют серьезные

аналитические проработки ситуации. Hо происходит утечка информации, и

СМИ готовы представить его поджигателем третьей мировой войны. Дело в

том, что в области проходят губернаторские выборы и конкуренты намерены

таким образом устранить главного претендента на высокую должность. Роман

откровенно публицистичен и вышел из печати как раз после выборов

губернатора Свердловской области. В нем задета еще одна специфическая и

болезненная тема - бедственное положение уральской оборонки. Hе надо

забывать, что основные интеллектуальные силы региона сосредоточены

именно в режимных институтах, конструкторских бюро и на оборонных

заводах. А уж отношение к событиям на Балканах - прямое отражение

общественных настроений в российской глубинке.

 

 

Появление в литературе фигуры сыщика или следователя возможно лишь в

цивилизованном обществе, где соблюдаются хотя бы элементарные права

личности. До этого следствие производится другими людьми и с применением

самой примитивной следственной тактики. Подозреваемого и свидетелей

просто вздергивают на дыбу и допрашивают с пристрастием, пока те не

выложат всю подноготную, а главным дознавателем служит палач.

 

Самая передовая цивилизация когда-то была в Китае. Вот китайцы и

придумали детектив. Они вообще изобрели все на свете, кроме ложки:

бумагу, книгопечатание, порох, фарфор, компас. Уже в Средние века в

Поднебесной одним из героев народной городской повести стал справедливый

судья, расследующий загадочное убийство. Конечно, и он использовал

бамбуковые палки в качестве средства убеждения, но если обвиняемый не

сознавался в преступлении, а улик и свидетельских показаний оказывалось

недостаточно, наказывали судью. Он уходил в отставку и получал ту меру,

которую сам собирался применить к подозреваемому. Обычно лишался головы.

Так что у него имелся отличный стимул для сбора доказательств и их

аналитической обработки.

 

Поскольку детектив - жанр массовой литературы, обязательно наличие

читающих масс. В средневековых китайских городах уровень грамотности

оказался достаточно высок для появления полноценного масскульта. В

России подобные условия возникли лишь после отмены крепостного права. В

связи с этим многие сразу вспомнят "Преступление и наказание" Ф. М.

Достоевского. Бытует мнение, что знаменитый роман вполне может считаться

детективом. Возникло оно все из-за той же неисследованности жанра и

отсутствия внятной терминологии. В детективе необходимы загадка и особый

главный герой, а здесь все ясно с самого начала, так что это скорее

криминальная драма. (Вот "Братья Карамазовы" - уже ближе к жанру.)

 

Детектив не так следовало писать. А как? Процитирую рецензию Егора

Годунова (Валерия Исхакова) "Акунизация всей страны. Гомункул русской

литературы" из еженедельника "Книжный клуб" (Екатеринбург, 2000, № 3):

"Вы вот, к примеру, Федор Михайлович, несчастную старушку-процентщицу

угробили, только-то и делов, а уж такую философию развели, такой талмуд

отгрохали. Проще надо, батенька, проще. И главное - короче. Почитайте

Агату Кристи, к примеру, или Гарднера с Чейзом, посмотрите пару

детективов американских: одного убили, второго, третьего - и никакой

философии, и ловкий сыщик в два счета убийцу определил, дело закрыл, все

довольны. Порфирий Петрович, впрочем, у вас хорош. Вот если бы его

назначить главным героем романа, а не Раскольникова, да сделать

помоложе, попривлекательнее - потому как женщины нынче тоже детективы

читают (и даже пишут!), - и любовь обязательно пришпандорить, пусть даже

и несчастную, но только без этих ваших падших женщин, имя ему сочинить

позаковыристее..."

 

Говорить о российском детективе и не вспомнить Б. Акунина просто

непозволительно. Это самое имиджевое литературное имя, даже, как

утверждают некоторые, знаковое и культовое. Hо всякий культ рано или

поздно оказывается развенчан. 22 июня 2001 года в телепередаче

"Графоман" на общероссийском канале "Культура" ведущий Александр Шаталов

на глазах, думается, миллионов телезрителей выбросил в мусорную корзину

роман Б. Акунина за то, что он издан в карманном формате, на серой

бумаге и в мягкой обложке. И высказался в том духе, что подобную

продукцию, отпечатанную пятидесятитысячным тиражом, интеллигентному

читателю и в руки-то неприлично брать. Как он прав! В погоне за прибылью

издатель Захаров и писатель Акунин злостно нарушили правила игры.

Лауреат "Антибукера" не имеет права перекочевывать в масслит - это

профанация и попса. Своими необдуманными действиями Акунин не только

подорвал процесс беллетризации мейнстрима. Теперь получается - либо наши

интеллектуалы стали жертвами ловких литературных проходимцев, либо

массовый читатель ничуть их не глупей. В общем, место элитарного

беллетриста, похоже, становится вакантным. Теперь остается дождаться

только выхода прайм-таймового телесериала "Азазель" для всеобщего

семейного просмотра и выпуска какой-нибудь кондитерской фабрикой

шоколадных фандориных в золотой фольге с присыпанными сахарной пудрой

висками, чтобы все окончательно встало на свои места...

 

Конечно, основную массу современных российских детективов составляет

откровенная макулатура. Hо читатель, поверьте, в этом не виноват. Да и

писатели тоже. Это издательская политика. Ведь большинство издателей

считает себя интеллектуалами и, следовательно, презирает масскульт и его

потребителей. И живет стереотипами советских времен. То есть требует от

авторов побольше крови, секса и стандартных сюжетных ходов. А главное -

скорости. Одноразовые книжки должны выскакивать из печати со

скорострельностью "калашникова". Они и летят, все единого стандартного

калибра - примерно 5,45 миллиметра. Что-то более весомое проходит с

трудом. А люди покупают, читают и с раздражением плюются, но особого

выбора у них нет. Издательства, как правило, выплачивают одинаково нищий

гонорар и за откровенную халтуру, и за штучный проблемный триллер. В

конечном счете остаются по большей части халтурщики. Hо в последнее

время от них требуют наличия современных реалий, бытовых подробностей и

патриотической линии. Читатель хоть и с трудом, но тоже кое-что диктует.

 

Именно волна читательского спроса породила российский женский

детектив - явление своеобразное и в определенном смысле национальное.

Тут, естественно, полагается ритуальная песнь во славу Александры

Марининой. Hо звезда ее меркнет, очарование успеха постепенно

развеивается. Года четыре тому назад, когда она была на пике

популярности, я спрашивал знакомых женщин, с упоением читавших ее

романы, чем привлекателен для них образ следователя Каменской. Они сразу

терялись и начинали бормотать что-то невнятное. Потом одна из них

созналась, пожав плечами: "Какая-то она никакая. Вечно у нее спина болит

и кофе кончился. Мне она и неинтересна вовсе. А вот читаю, как женщин

чуханят, чуханят и наконец зачуханивают, и думаю: другие-то еще хуже

меня живут. И мне сразу как-то легче становится". В общем, речь надо

вести о психотерапевтической функции женского детектива. Кстати, сейчас

у этой дамы полный порядок на работе и в личной жизни, о романах

Марининой она вспоминает с усмешкой и переключилась на истории о душке

Фандорине. Рад за нее.

 

 

В Китае, где придумали детектив, однажды додумались перебить всех

воробьев, поскольку те, видите ли, жрут чужой рис. Hу и перебили. Hо

вместо эры благоденствия наступила эпоха гусениц, жучков-пилильщиков,

точильщиков и прочих долгоносиков. Вот они-то все и пожрали. Поэтому не

стреляйте по воробьям, они едят свой рис. Российский детектив позволяет

существовать книжной торговле, особенно в глубинке, держит на плаву

издательства и типографии, делится доходами для издания долгоокупаемого

мейнстрима, сохраняет в народе навыки чтения, поддерживает его дух и

выражает его мнение.

 

Пусть каждый занимается своим делом. Гении мейнстрима творят свой

образ страны, в темных сюрреалистических закоулках которой скрываются

маленькие и лишние люди. А чернорабочие коммерческой литературы малюют

гигантское панно, где на фоне родных берез наши бьются с нечистью и

восходит солнце. Читатель же имеет право выбора. В конце концов, мы

живем в свободной стране.

 

Екатеринбург.

 

 

Мясников Виктор Алексеевич (род. в 1956) - прозаик, критик. Автор

десяти беллетристических книг. Работал директором Среднеуральского бюро

пропаганды художественной литературы, главным редактором издательства,

директором книготорговой фирмы.

[Юрген]

Детективы - это ненадолго. После освоения некоторого количества подобного материала начинаешь уже четко прогнозировать, "кто же убийца" и т.п., и, как правило, уже не ошибаешься. Основная изюминка жанра, т.е. интрига, исчезает, т.к. резерв "неожиданных поворотов сюжета" всё-таки ограничен. Поэтому такого рода биллетристика имеет право на существование только при периодическом появлении действительно талантливых авторов.

[Олег Михайлович]

Борхес. "Детектив".

 

 

Есть такая книга -- "Расцвет Новой Англии", Вана Вика Брукса. Речь в ней идет о невероятном факте, объяснить который под силу лишь астрологии: о соцветии талантов, украсивших крохотный клочок Соединенных Штатов в первой половине XIX века. Не стану скрывать своего расположения к этой New England, столько унаследовавшей от Old England. Составить длиннейший список имен нетрудно: в него войдут Эмили Дикинсон, Герман Мелвилл, Торо, Эмерсон, Уильям Джемс, Генри Джеймс и, наконец, Эдгар Аллан По, родившийся в Бостоне, кажется, в 1809 году. Все мои даты, как вы знаете, ненадежны. Говорить о детективе -- значит говорить об Эдгаре Аллане По, создателе жанра; но прежде стоило бы обсудить небольшую проблему: а существуют ли вообще литературные жанры?

Если помните, Кроче в своей -- замечу, бесподобной -- "Эстетике" пишет: "Назвать книгу романом, аллегорией или трактатом по эстетике -- в конце концов, то же самое, что определить ее по желтой обложке или местонахождению на третьей полке слева". Иными словами, значимость родового отрицается здесь во имя ценности индивидуального. На это можно возразить: даже если реальны только индивиды, всякое суждение о них есть обобщение. Включая и эту мою мысль, которая обобщает, а потому незаконна.

Мыслить -- значит возводить к общему. Утверждая, нам не обойтись без помощи этих платоновских архетипов. Так зачем же отрицать существование литературных жанров? От себя добавлю: может быть, жанр связан не столько с самим текстом, сколько со способом его прочтения. Эстетический факт требует встречи текста с читателем, только так он и создается. Не будем впадать в абсурд: книга -- это всего лишь книга, -- она живет, если открыта читателем. Лишь тогда и возникает эстетический факт, отчасти напоминая этим миг зарождения книги.

Есть такой тип современного читателя -- любитель детективов. Этот читатель -- а он расплодился по всему свету, и считать его приходится на миллионы -- был создан Эдгаром Алланом По. Рискнем представить себе, что такого читателя не существует, или еще интереснее -- что он совершенно не похож на нас. Скажем, он может быть персом, малайцем, деревенским жителем, несмышленым ребенком, чудаком, которого убедили, будто "Дон Кихот" -- детективный роман. Так вот, представим, что этот воображаемый персонаж поглощал только детективы, а после них принялся за "Дон Кихота". Что же он читает? "В некоем селе ламанчском, которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один идальго..." Он с первой минуты не верит ни единому слову, ведь читатель детективов -- человек подозрительный, он читает с опаской, с особой опаской.

В самом деле: прочитав "в некоем селе ламанчском", он тут же предполагает, что события происходили совсем не в Ламанче. Дальше: "которого название у меня нет охоты припоминать..." Почему это Сервантес не хочет вспоминать? Ясно, потому что он убийца, виновный. И наконец: "не так давно..." Вряд ли прошлое окажется страшней будущего.

Детектив вызвал к жизни особый тип читателя. Обсуждая творчество Эдгара По, про это обычно забывают. А ведь если По создал детектив, то он породил и тип читателя детективов. Чтобы разобраться в детективном жанре, нужно учитывать более общий контекст жизни По'. Мне кажется, По был замечательным поэтом-романтиком во всем своем творчестве, в нашей памяти о его произведениях и куда меньше -- в каждой написанной им странице. Он куда значительней в прозе, чем в стихах. Что представляет собой По как поэт? Может быть, прав Эмерсон, назвавший его the jingleman -- звонарь, мастер созвучий. В конце концов, это тот же Теннисон, поэт далеко не первого ряда, хотя у обоих есть несколько незабываемых строк. Другое дело -- проза: здесь По стал прародителем бесчисленных теней. Что же он создал?

Рискну сказать: есть два человека, без которых не было бы современной литературы. Оба они американцы и жили в прошлом веке. Один -- Уолт Уитмен, давший начало так называемой гражданской поэзии, Неруде и много чему еще, как хорошему, так и дурному. Другой -- Эдгар Аллан По, открывший путь символизму Бодлера, который был его учеником и молился ему ночи напролет. В нем -- первоначало двух явлений, которые кажутся далекими, а на самом деле близки. Одно -- это понимание интеллектуальных истоков литературы, Другое -- жанр детектива. Первое -- идея литературы как порождения ума, а не духа -- гораздо важнее. Второе -- хоть и вдохновило крупных писателей (скажем, Стивенсона, Диккенса, Честертона, истинного наследника По) -- малозначительно. Эту разновидность литературы можно считать второсортной, да она и в самом деле хиреет; сегодня ее превзошла или заместила научная фантастика, среди вероятных предков которой мы, впрочем, опять-таки обнаруживаем Эдгара По.

Но вернемся к первому -- к идее о том, что поэзия -- порождение рассудка. Это противостоит всей предшествующей традиции, которая утверждала, что поэзия есть творение духа. Вспомним такое поразительное явление, как Библия -- набор текстов, которые принадлежат различным авторам и эпохам, толкуют о несходных темах, но близки в одном: они приписываются незримому существу, Святому Духу. Предполагается, что Святой Дух, некое божество или беспредельный разум, в разных странах и в разное время диктует разным писцам разные тексты. Среди них может быть, например, метафизический диалог (книга Иова), историческое повествование (книги Царств), теогония (Исход) или благовествования пророков. Все эти тексты ни в чем не сходны, но мы читаем их так, словно они созданы одним автором.

Будь мы пантеистами, мы бы не преувеличивали, как теперь, свою индивидуальность, а видели в себе различные органы вечного божества. Стало быть, Святой Дух сотворил все книги, он же и читает их все, поскольку так или иначе действует в каждом из нас.

Но вернемся к нашему предмету. Как известно, Эдгар По прожил незавидную жизнь. Он умер в сорок лет, став жертвой алкоголя, меланхолии и невроза. Не вижу смысла входить в подробности его недугов; достаточно знать, что По был несчастен и обречен на безотрадное существование. Пытаясь от него освободиться, он довел до блеска, а может быть и перенапряг, свои умственные способности. Он считал себя выдающимся, гениальным поэтом-романтиком, и прежде всего не в стихах, а в прозе -- например в повести "Артур Гордон Пим". Имена героя и автора: первое, саксонское -- Артур и Эдгар, второе, шотландское -- Аллан и Гордон, и наконец, Пим и По -- приравнены друг к другу. Автор ценил в себе прежде всего интеллект, и Пим кичится тем, что способен мыслить и судить обо всем на свете. По написал

знаменитое, всем известное, возможно, даже чересчур известное, поскольку далеко не лучшее, стихотворение "Ворон". Позднее он выступил в Бостоне с лекцией, где объясняет, как пришел к теме.

Начал он с того, что задумался о достоинствах рефрена в поэзии, а затем стал размышлять о фонетике английского языка. Ему пришло в голову, что два самых запоминающихся и сильнодействующих звука в английском -- это "о" и "г". Отсюда родилось слово "nevermore" -- "никогда". Вот и все, что было вначале. Потом возникла другая задача: мотивировать появление этого слова, поскольку непонятно, зачем человеку с монотонностью повторять "nevermore" после каждой строфы. Тогда он решил, что нет никаких причин ограничиваться разумными существами и можно взять говорящую птицу. Первая мысль была о попугае, но попугай снижал бы поэтическое достоинство вещи, а потому он подумал о вороне. А может быть, По только что прочитал тогда роман Чарлза Диккенса "Барнаби Радж", где фигурирует ворон. Так или иначе, у него появился ворон по имени "Nevermore", который без конца повторяет это свое имя. Вот и все, что было у По вначале.

Потом он задумался: какое событие можно назвать самым скорбным, самым печальным в жизни? Вероятно, смерть прекрасной женщины. Кто горше других оплачет ее? Конечно, возлюбленный. И он подумал о влюбленном, потерявшем подругу по имени Леонор, что рифмуется с "nevermore". Куда поместить горюющего любовника? И он подумал: ворон -- черный, где его чернота выделится резче всего? На фоне белого; скажем, мраморного бюста, а кого этот бюст мог бы изображать? Афину Палладу, а где он мог бы находиться? В библиотеке. Единство стихотворения, пишет По, требовало замкнутого пространства.

И тогда он поместил бюст Минервы в библиотеку, где одинокий, окруженный лишь книгами любовник оплакивает смерть подруги "so lovesick more"; затем появляется ворон. Для чего он нужен? Библиотека -- воплощение покоя; необходим контраст, какая-то смута, и на УМ поэту приходит буря, непогожая ночь, из которой возникает ворон.

Герой спрашивает его, кто он такой, ворон отвечает "nevermore", и тогда влюбленный, по-мазохистски разжигая свою муку, бросает ему вопрос за вопросом, ответ на которые -- один: "nevermore", "nevermore", "nevermore" -- "никогда", а он все задает и задает вопросы. Наконец он обращается к ворону с мольбой, в которой, видимо, заключена главная метафора стихотворения: он умоляет "вырвать клюв из его сердца, а образ умершей -- из этого прибежища", на что ворон (а он, конечно же, есть попросту воплощение памяти, той памяти, что, к несчастью, не ведает смерти) отвечает "nevermore". Герой осознает, что обречен провести остаток жизни, своей призрачной жизни, беседуя с вороном, отвечающим одно и то же "nevermore", и задавая ему вопросы, ответ на которые заранее известен. Иными словами, По хочет уверить нас, будто создал стихотворение усилием ума; но достаточно присмотреться к доказательствам, чтобы убедиться: они фальшивые.

По мог бы придумать существо, выходящее за границы разума, используя не ворона, а, скажем, идиота или алкоголика; стихотворение получилось бы совсем иным и, главное, куда менее объяснимым. Думаю, По преклонялся перед возможностями ума: он изобразил эту свою страсть в виде персонажа и выбрал для этого совершенно чужого нам героя, которого все мы знаем и числим среди друзей, хотя сам он ни малейших оснований к тому не давал, -- это аристократ Огюст Дюпен, первый сыщик в истории мировой литературы. Он французский аристократ, обедневший французский дворянин, проживающий вместе с другом в глухом квартале на окраине Парижа.

Перед нами -- одна из составляющих детективной традиции: в основе детектива лежит тайна, раскрываемая работой ума, умственным усилием. Делает это одаренный особыми способностями человек, носящий имя Дюпена, а потом -- Шерлока Холмса, а еще позднее -- отца Брауна и многие другие громкие имена. Первым из них, образцом, своего рода архетипом, был дворянин Шарль Огюст Дюпен, живущий вместе с другом, который и рассказывает саму историю. Этот ход тоже вошел в традицию и через много лет после смерти По был развит ирландским писателем Конан Дойлем. Конан Дойль воспользовался этой, привлекательной самой по себе темой дружбы между двумя абсолютно разными героями, которая, в каком-то смысле, продолжает линию Дон Кихота и Санчо, хотя дружба этих двоих отнюдь не была безоблачной. Позже это стало сюжетом "Кима" (дружба между ребенком и индуистским священником) и "Дона Сегундо Сомбры" -- отношения между мальчиком и скототорговцем. Эта тема -- тема дружбы -- не раз встречается в аргентинской словесности -- например во многих книгах Гутьерреса.

Конан Дойль придумал достаточно недалекого героя, чьи умственные способности несколько уступают читательским, -- он назвал его доктором Ватсоном; другой герой слегка комичен и вместе с тем внушает уважение -- это Шерлок Холмс. Все построено на том, что интеллектуальные находки Холмса пересказывает Батсон, который не перестает удивляться и постоянно обманывается внешней стороной дела, тогда как Шерлок Холмс вновь и вновь выказывает свое превосходство, которым, отмечу, весьма дорожит.

Все это есть уже в. том первом детективном рассказе "Убийства на улице Морг", который По написал, не подозревая, что создал новый литературный жанр. По не хотел, чтобы детектив был жанром реалистическим, он хотел сделать его жанром интеллектуальным, если угодно -- фантастическим; но фантастическим именно в смысле работы интеллекта, а не просто воображения, точнее -- ив том и в другом смысле, но прежде всего интеллектуальном.

Конечно, и преступления, и сыщиков можно было поместить в Нью-Йорк, но тогда читатель стал бы раздумывать, как развивались события на самом деле, так ли ведет себя нью-йоркская полиция или иначе. По решил, что ему будет удобней, а его воображению -- вольней, если все произойдет в Париже, в пустынном квартале предместья Сен-Жермен. Поэтому первым сыщиком в художественной литературе стал иностранец, первый описанный в беллетристике сыщик-француз. Почему? Потому что описывает все случившееся американец, и ему нужен непривычный герой. Чтобы сделать персонажей еще более странными, он заставляет их жить иначе, нежели принято среди нормальных людей. С рассветом они опускают шторы и зажигают свечи, а ночью выходят бродить по пустынным парижским улочкам в поисках той "бездонной лазури", которую, по словам По, можно найти лишь в уснувшем громадном городе; ощущение многолюдия и одиночества разом будит работу мысли.

Я мысленно представляю двух друзей, бредущих по безлюдным улицам Парижа и разговаривающих -- о чем? О философии, об интеллектуальных проблемах. Потом перед нами преступление, первое преступление в

фантастической литературе -- убийство двух женщин. Я предпочел бы говорить о преступлении, это звучит сильнее, чем просто убийство. А речь именно о нем: две женщины убиты в своем жилище, которое кажется абсолютно недоступным. По ставит нас перед загадкой запертой комнаты. Одна из жертв задушена, другая обезглавлена. Много денег, сорок тысяч франков, рассыпаны по полу, вообще все перевернуто вверх дном и наводит на мысль о сумасшедшем. Иначе говоря, вначале перед нами -- зверское и леденящее кровь событие, и лишь потом, в финале, дается разгадка.

Но в ней уже нет надобности: мы знаем суть, еще не дочитав рассказа. И это снижает его эффект. (То же самое -- с "Доктором Джекилом и мистером Хайдом": мы знаем, что оба составляют одно, хотя знать это полагается лишь тем, кто уже прочитал Стивенсона, другого наследника По. Если говорится о странном происшествии с доктором Джекилом и мистером Хайдом, то первой приходит мысль о двух разных людях.) Кто, в самом деле, мог предположить, что преступником в конце концов окажется орангутанг, обезьяна?

Эта развязка искусно подготовлена: мы читаем свидетельства тех, кто входил в дом перед тем, как преступление обнаружилось. Все они слышали один хриплый голос, принадлежавший французу, разбирали отдельные слова и слышали другой голос, не понимая ни единого слова, -- голос иностранца. Испанцу кажется, что это был немец, немцу -- голландец, голландцу -- итальянец и так далее; а это нечеловеческий голос обезьяны, он и служит разгадкой преступления, которую мы, впрочем, уже знаем.

Может быть, поэтому мы не слишком высоко ставим По, считая его сюжеты настолько тонкими, что, пожалуй, почти прозрачными. Такими они представляются, поскольку мы уже знаем их, но для первых читателей детективных историй все выглядело иначе: им недоставало нашей изощренности, ведь По еще не изобрел их, как всех нас. Мы, читатели детективов, изобретены Эдгаром Алланом По. Те, кто читал эти вещи первыми, были зачарованы ими, мы, другие, пришли поздней.

По оставил пять образчиков детективного жанра. Один называется "Ты еси муж": он самый слабый, но позже ему подражал Исраэль Зангвилл в романе "Убийство в Биг Боу", где преступление тоже совершают в запертом пространстве. Есть там и персонаж убийцы, которого воспроизвел потом в "Тайне желтой комнаты" Гастон Леру: убийцей в этом случае оказывается сам сыщик. Другой -- и, напротив, мастерский -- рассказ называется "Похищенное письмо", еще один -- "Золотой жук". Сюжет "Похищенного письма" крайне прост. Неким литератором украдено письмо, и полиция знает, что оно -- у него. Его дважды обыскивают на улице. Потом рыщут в доме; чтобы ни малейшая мелочь не ускользнула, дом поделен и подразделен на участки, полиция пользуется микроскопами и лупами. Обследуют каждую книгу в библиотеке, смотрят, не сменен ли ее переплет, проверяют полоски пыли, набившейся между половиц. Потом в расследование включается Дюпен. Он уверен, что полиция идет по ложному пути, что ее идея, будто прятать можно лишь в тайниках, -- на уровне ребенка, а их случай отнюдь не из детских. Дюпен по-приятельски навещает подозреваемого и обнаруживает у него на столе, у всех на виду, рваный конверт. Он догадывается, что это и есть письмо, которое все ищут сломя голову. Идея состоит в том, чтобы спрятать вещь у всех на виду: пусть она будет настолько очевидна, что никому не заметна. Чтобы показать, с каким интеллектуальным искусством трактует По детективные сюжеты, каждый рассказ начинается дискуссией об аналитических способностях, скажем спором о шахматах, где среди прочего обсуждают, что сложней -- вист или шашки.

Кроме этих четырех новелл По оставил еще одну -- "Тайна Мари Роже", она самая загадочная, но читается с наименьшим интересом. Речь в ней идет о преступлении в Нью-Йорке, где была убита девушка по имени Мэри Роджер, кажется, цветочница. Сюжет По взял попросту из газет. Он перенес место действия в Париж, переименовал героиню в Мари Роже и представил себе, как могло быть совершено преступление. Подлинный виновник через несколько лет отыскался и признал, что все происходило именно так, как написано у По.

Тем самым детективная история получила статус интеллектуального жанра. Поскольку этот род искусства основывается на полном вымысле, преступление здесь тоже раскрывается благодаря работе отвлеченного ума, а не доносу или промаху преступника. По ясно понимал, что изобретенное им не имеет ни малейшего отношения к реальности, почему и перенес место действия в Париж, а сыщиком сделал аристократа, но не полицию, над которой герой подтрунивает. Иными словами, По создал мастера мысли. Что последовало за смертью По? Он умер, кажется, в 1849 году. Его великий современник Уолт Уитмен отозвался на эту смерть некрологом, где сказал, что По "был исполнителем, умевшим играть лишь на басах и понятия не имевшим об американской демократии", --предмете, о котором По и не помышлял высказываться. Уитмен был к нему несправедлив, как и Эмерсон.

Нынешние критики, напротив, склонны его переоценивать. Я же считаю, что творчество По как целое отмечено гениальностью, хотя проза его, за исключением повести "Артур Гордон Пим", далека от совершенства. И тем не менее из всех его рассказов складывается один обобщенный персонаж, который переживает все им созданное -- и Шарля Огюста Дюпена, и преступления, и тайны, которые уже никого не пугают.

В Англии, где детективный жанр разрабатывается в психологическом ключе, написаны лучшие из существующих детективов: они принадлежат Уилки Коллинзу, это его романы "Женщина в белом" и "Лунный камень". Позже -- Честертону, великому наследнику По. Честертон сказал бы, что детективные новеллы По превзойти невозможно, но, на мой вкус, Честертон выше. По писал чисто фантастические рассказы. Вспомним "Маску красной смерти", вспомним "Бочонок амонтильядо" -- это же чисто фантастические вещи. Кроме того, у него были интеллектуальные рассказы, вроде тех пяти, о которых уже говорилось. Честертон делал совершенно другое: он писал фантастические новеллы с детективной разгадкой. Перескажу одну из них, она называется "Человек-невидимка" и опубликована в 1905 или 1908 году.

Содержание, в двух словах, таково. Речь идет о мастере, делающем механические игрушки -- поваров, привратников, слуг, рабочих; он живет в многоквартирном доме на вершине заснеженного лондонского холма. Герой получает письма с угрозами, что его убьют -- а сам он существо совсем малорослое, это крайне важно для рассказа. Живет он наедине со своей механической прислугой, что уже внушает ужас. Человек, живущий одиночкой в окружении машин, напоминающих призраки человека. Наконец он получает письмо, из которого следует, что его убьют нынче вечером. Он зовет на помощь приятелей, те отправляются за полицией, оставляя его наедине с игрушками, но прежде наказав привратнику следить за всеми, кто входит в дом. То же самое они поручают полисмену, а кроме того -- торговцу жареными каштанами. Трое обещают сделать все, что от них зависит. Когда приятели возвращаются с отрядом полиции, они замечают следы на снегу. Те, что ведут к дому, слабее, те же, что от дома, -- глубже, как будто идущий нес что-то тяжелое. Все входят в дом и видят, что кукольник исчез. Кроме того, в камине обнаруживают пепел. Это самое сильное место в рассказе: растет подозрение, что человека уничтожили его механические игрушки, и это впечатляет. Впечатляет сильней, чем сама разгадка. На самом деле, убийца проник в дом, и продавец каштанов, полицейский и привратник видели, но не заметили его, поскольку это был почтальон, каждый вечер приходивший в одно и то же время. Он убил жертву и спрятал труп в сумку для писем, а письма сжег, после чего покинул дом. Отец Браун встретился с ним, допросил убийцу, выслушал его признание и отпустил виновного, потому что в рассказах Честертона не бывает арестов и вообще никакого насилия.

Сегодня детективный жанр переживает в Соединенных Штатах упадок. Он стал реалистическим и рассказывает о насилии, включая сексуальную агрессию. Так или иначе, жанр умирает. Интеллектуальные истоки детектива забыты. Кое-как они еще удерживаются в Англии, где до сих пор пишут безмятежные романы, действие которых разворачивается в английской деревушке; в них все расчислено, все безмятежно и не угрожает ни насилием, ни чрезмерным кровопролитием. Я тоже несколько раз пробовал написать детективную историю и не слишком горжусь тем, что получилось. Я перенес место действия в область символического и не знаю, насколько это подходит детективу. Так написан рассказ "Смерть и буссоль". Несколько детективов я писал в соавторстве с Бьоем Касаресом, чьи новеллы вообще лучше моих. Вместе мы написали рассказы о доне Исидро Пароди, который сидит в тюрьме и разгадывает преступления из тюремной камеры.

Что можно сказать во славу детективного жанра? Трезво и уверенно, пожалуй, одно: наша литература движется к хаосу. Поэзия клонится к свободному стиху, полагая, что тот легче регулярного; на самом деле он куда трудней. Упраздняются герои, сюжет, все тонет в неразличимости. В это столь хаотическое время есть скромный жанр, который пытается сохранить классические достоинства, и этот жанр -- детектив. Речь не о тех детективах без завязки, кульминации и развязки, которые пишут второразрядные авторы. Я говорю о детективах, вышедших из-под пера писателей первого ранга: Диккенса, Стивенсона и прежде всего Уилки Коллинза. В защиту детективного жанра я бы сказал, что он не нуждается в защите: читаемый сегодня с чувством превосходства, он сохраняет порядок в эпоху беспорядка. Такая верность образцу достойна похвалы, и вполне заслуженной.

[Тиберий]

Короче мне статья понравилась, хотя я детективы и не читаю. Я развлекухи ради фантастику читаю. Но детективных элементов ведь и в оной много

[Своя]

Да, статья интересная. Однако ставить вопрос таким образом - почему ИМЕННО НАШ народ так любит детективы, наверное, все таки не правильно. Со времен появления первого детектива, почитателей его хватало везде и всегда. Спрос, как известно, рождает предложение.

И потом, детектив детективу рознь. Если я правильно поняла копипаст ОМа, Борхес подразделяет детектив на классический (который в свою очередь можно разделить на интеллектуальный и психологический) и реалистический (куда можно отнести "шедевры" последних 10-15 лет, и не только в России, между прочим). Так что у читателя любого уровня есть выбор и в этом жанре. А тот факт, что наши домохозяйки взахлеб зачитываются Марининой и ей подобным, дык это еще не повод делать какие-то выводы. Как известно, уже и не зачитываются. В статье объясняется почему, поэтому не буду повторяться.