Перейти к содержанию
Бронеход

Жёны войны...


Рекомендуемые сообщения

Солдат средневековой армии нуждался в помощнике, который носил бы за ним ненужное в данный момент оружие, кухонные и бытовые принадлежности, заботился о его пропитании, стирал обмундирование, лечил после боев. Все эти и многие другие обязанности успешно выполняли маркитантки.

 

Кроме того, они, безусловно, здорово разряжали солдат, и добропорядочные женщины в прифронтовых поселках и гарнизонах, где стояли военные отряды, меньше рисковали, выходя за ворота своего дома - ведь для солдат того времени никаких ограничений не существовало - они могли брать любую глянувшуюся им девушку или женщину.

 

Наиболее отчаянные маркитантки, как это доподлинно известно, сопровождали солдат в крестовых походах. Безусловно, в первую очередь их гнала туда алчность и жажда наживы, но очень часто, в случае поражения, "жен войны" ждала печальная участь - в лучшем случае их продавали в рабство в восточные страны.

 

Из романа-хроники XIV века "Крестоносная Европа" историка Федерико Мальцеса известно, что в войске немецкого кондотьера Вернера фон Урелингера, по прозвищу Коршун, которое в 1348 году состояло из 3500 меченосцев, насчитывалось 1700 маркитанток в возрасте от 12 до 60 лет. По мере того, как увеличивалась добыча, росло и количество проституток. "К войску, которое в 1570 году должен был привести в Италию французский военачальник Филипп Страцци, присоединилась такая масса женщин, что стало почти невозможно передвигаться. Знаменитый полководец принял неординарное и жестокое решение: отобрав самых красивых женщин, он приказал тут же утопить оставшихся 800 несчастных в реке", - сообщается другой историк, итальянец Джозефино Пико, бывший в свое время командиром отряда у Страцци.

 

Несмотря на реальную опасность жуткой смерти или плена, число женщин, следовавших за войсками, постоянно увеличивалось. Главной причиной роста армии солдатских девок было, как уже упоминалось, неуемное желание разбогатеть. Жизнь маркитанток красочно описывает в знаменитых своих новеллах Проспер Мериме: "Несмотря на всевозможные жестокости, оскорбления и унижения, которым они постоянно подвергались в солдатских лагерях, их увлекала за собой мечта о добыче, о сытой жизни и возможности найти себе мужа".

 

Со временем армейские порядки стали в полной мере распространяться и на лагеря маркитанток. Из-за массового наплыва проституток, чтобы не повторять прецедента утопления "лишних" женщин, из них начали организовывать специальные подразделения, которые входили в состав войска в походе. Для поддержания необходимой дисциплины в отрядах проституток, полководец назначал начальниц, каждая из которых ему беспрекословно подчинялась. В военных уставах, введенных в XV веке, в армиях многих европейских государств, целые главы посвящены функциональным обязанностям проституток. По уставу, эти женщины "...обязаны верно служить своим господам, носить их поклажу во время переходов. Во время стоянок стирать, стряпать, ухаживать за больными. Они должны бегать по поручениям, кормить и поить бойцов, приносить им пищу, питье и все необходимое; вести себя скромно". Рядом с такими значительными обязанностями роль маркитантки как женщины отступала на второй план. Ничто не подтверждает это лучше песен "жен войны", которые описывают жизнь проституток, сопровождающих войска на марше.

 

"Мы, маркитантки, обслуживаем по собственному желанию наших господ. Мы воруем все, что можно продать. Мы, проститутки, отдаемся то одному, то другому ландскнехту, но мы очень полезны войску! Мы стряпаем обед и шьем, подметаем, моем и чистим, ухаживаем за ранеными. А после работы мы не прочь повеселиться! И хотя ландскнехты часто нас угощают тумаками, все же мы, маркитантки, предпочитаем служить им...", - пели "жены войны" французских отрядов XV века.

 

Словом, для средневековой армии Европы проститутка была в первую очередь совершенно необходимой работницей. О, разумеется, хозяйственные заботы и хлопоты нисколько не мешали им усердно заниматься своей основной профессией , до дна опустошать карманы солдат, набитые награбленными дукатами, талерами и шиллингами. Очень многие проститутки за 5-7 и более лет "службы" в войсках сколачивали целые состояния и, уходя на "пенсию", покупали себе целые дома, фермы, постоялые дворы, трактиры, а то и... становились светскими дамами, купив себе в мужья какого-нибудь обнищавшего дворянина с фамильным гербом.

 

А что же ждало этих самоотверженных искательниц приключений и горячей любви в случае поражения войска? Помните роман Франсуа Рабле Таргантюа и Пантагрюэль"? Там Панург собирался насмерть затрахать всех захваченных в плен женщин. Целую главу он с друзьями обсуждает, что и как они будут делать с бедняжками. Впрочем, пленницам к насилию было не привыкать...

 

Разумеется, при таком изобилии общедоступных женщин, солдат преследовали самые ужасные венерические болезни. От них в походах гибло больше воинов, чем в боях, и это исторический факт!

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Проституция и общество. Хотя проституция считается «древнейшей профессией» и существовала уже в древнем Египте, Вавилоне и Индии, термин «проституция» впервые появился в Древней Греции в 6 в. до н.э. для обозначения женщин, сексуальные услуги которых можно было легально купить в публичных домах. Реформы афинского законодателя Солона впервые узаконили публичные дома (диктерионы). Работавших в них женщин называли «prostasai», т.е. женщинами для продажи. От этого слова в дальнейшем возникло римское «prostare», обозначавшее «продаваться публично». В средние века термин «проституция» был забыт, но вновь вошел в западноевропейскую культуру в конце 18 в.

 

Характерной чертой проституции считается именно получение оплаты за профессиональную услугу сексуального характера. Занятие проституцией в обществах западной цивилизации рассматривается почти как неизбежное зло. В восточных обществах (Дальний Восток, Индия, Ближний Восток) в прежние эпохи отношение к проституции было более нейтральным, хотя и в этих странах она, как правило, не одобрялась.

 

Противоречивое отношение общества к проституции, т.е. платному профессиональному сексу, связано с двойственным отношением к самому сексу . С одной стороны, секс приносит удовольствие, а потому сексуальные услуги за плату можно рассматривать по аналогии с любыми другими приобретаемыми услугами. С другой стороны, секс, не сопряженный с деторождением, раньше обычно осуждался. Поэтому общественная мораль «табуировала» неупорядоченные сексуальные отношения и порицала тех, кто занимался сексом вне семьи. Это осуждение было тем строже, чем более моногамным являлось общество. Лишь в последней трети 20 в. в странах Запада началась реабилитация секса как самоценности.

 

На негативное отношение к проституции в обществе влияет и степень распространенности венерических болезней, передающихся главным образом именно при частых сексуальных связях. Так, уже в древности была известна гонорея. В Западной Европе нового времени на отрицательное отношение к проституции влияет размах эпидемии сифилиса и СПИДа.

Занятие проституцией представляет определенную опасность для женщин. Обычно они занимаются этой деятельностью недолго, примерно 5 лет, после чего проститутка утрачивает сексуальную привлекательность и перестает интересовать клиентов. Однако и за это время они нередко теряют способность к нормальному супружеству и материнству, под воздействием общения с клиентами в «зоне риска» у них меняется психика. Высокие эмоциональные стрессы ведут к широкому распространению среди проституток алкоголизма и наркомании.

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

В христианской культуре осуждение свободного секса было закреплено религиозным каноном (в библейской заповеди «не прелюбодействуй!»). Начиная с нового времени, западноевропейская цивилизация активно насаждала свои культурные нормы во всем мире, в результате в настоящее время проституция считается презираемым занятием во всех странах. В одном из отчетов Международной организации труда (МОТ) в 1998 наряду с предложением рассматривать индустрию секса в качестве законного сектора экономики одновременно отмечалось, что «проституция – одна из наиболее отвращающих от себя форм труда».

 

Отрицательное отношение к проституции сделало название этой профессии нарицательным для обозначения различных негативных социальных явлений (продажного политика называют «политической проституткой»).

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

В викторианскую эпоху была сделана попытка воскресить куртуазную любовь, что превратило дам средних классов общества в слащавых недотрог и стражниц морали, чье отвращение к сексу привело ко взрывообразному росту проституции, к эпидемии венерических заболеваний и моде на мазохизм. Дамы, встревоженные очевидным разгулом порока и невоздержанности, о котором они не могли не слышать даже в своих башнях из слоновой кости, решили, что только они, чистые и высоконравственные, могут направить общество на путь истинный. Они потребовали и в конце концов получили право голоса. Тем временем развивалась борьба на другом фронте, направленная на распространение сведений о контрацепции, которому серьезно препятствовало убеждение моралистов в том, что единственной дозволенной формой контрацепции является воздержание. Искусственный идеал викторианской семьи поддерживался вплоть до XX в. (более эффективно - благодаря усилиям Голливуда, а не стараниям церкви), но публикация исследований Кинси и других ученых, ознакомление с теорией психоанализа и просто экономическая реальность помогли в конце концов пошатнуть его позиции. Тем не менее он все еще жив, несмотря на протесты против традиционных отношений, выражающиеся в движениях за женское освобождение, за свободу гомосексуализма и за свободный секс, и несмотря на тот факт, что во многих странах равенство полов признается на законном уровне. Что касается социального уровня, простор для деятельности еще остается.

* * *

Хотя временами может казаться, что XIX в. был бы невозможен без королевы Виктории, этой маленькой тучной дамы в черном бомбазине, которая так долго царствовала в этом столетии, но все викторианство нельзя назвать уникальным явлением, принадлежащим только XIX веку и только Британской империи. Даже Китай пострадал от собственной разновидности викторианства (вызванной как страхом перед западным империализмом, так и неоконфуцианским ханжеством), а в Америке и Германии оно возникло даже раньше, чем в Англии: в Америке - отчасти как порождение пуританства; в Германии - как реакция на политические потрясения и новые веяния XVIII столетия. Немного позднее Франция, преодолевая шестидесятилетний кризис, предшествовавший 1848 году, стала искать личные идеалы, которые могли бы компенсировать политические разочарования. А в Англии новый и уже твердо стоящий на ногах средний класс, постоянно обвиняемый в вульгарном торгашеском духе, аккуратно смешал старую философию с новыми интеллектуальными модами и создал систему морали и поведения, которая смогла удовлетворить его социальные амбиции.

Поскольку между Европой и Америкой существовало устойчивое культурное взаимодействие, вполне естественно, что новые общественные отношения приняли везде сходные формы, и, возможно, в один прекрасный день кому-нибудь удастся объяснить, почему эти формы получились именно такими: почему элегантный классицизм XVIII века, уравновешенный легкомысленными причудами европейских толкователей Конфуция и готических романов, привел в XIX веке к чопорной помпезности, слегка оживлявшейся страстным мелодраматизмом романтиков, которые обожали всяческую экзотику (и особенно все, что относилось к средневековью). "Серьезная" готика, отличавшаяся от искусственного готического стиля, принятого несколькими десятилетиями раньше, наиболее очевидно проявлялась в литературе и архитектуре (причем в последней витиеватость и богатство характеризовали все структурные и декоративные элементы) но имела также и более далеко идущие последствия. Когда джентльмены викторианской эпохи, в сюртуках и с огромными бакенбардами, охваченные ностальгией по средневековью, стали культивировать ту высокопарную и чрезмерную учтивость по отношению к дамам, которая, по их искреннему убеждению, являлась отражением рыцарских идеалов, они попутно (без всяких дурных намерений) низвели этих дам до положения зрителей на турнире жизни. То, что было сказано Гарриет Мартино об американцах 1830-х гг., с успехом можно отнести и к европейцам: они подарили женщинам снисходительность, как замену справедливости. И женщины, к сожалению, поощряли мужчин: им нравилось, что им поклоняются и во всем уступают, что о них заботятся; им льстило, что их считают нежными, ранимыми и слабыми - чистыми ангелами, к которым мужчина обращается ради отдохновения от грубого, жестокого делового мира.

Эта была игра для двоих, и жены были вынуждены отвечать на заботу о них, относясь к мужу как к чему-то среднему между Господом Богом и сэром Галахадом. Как говорит миссис Сара Эллис в книге, вышедшей в 1842 году, адресованной женщинам Англии, важно было признавать "превосходство вашего мужа просто как человека.. В характере благородного, просвещенного и подлинно доброго мужчины есть сила и утонченность, так похожая на то, что мы считаем природой и свойствами ангелов, что... нет никаких слов, чтобы описать степень восхищения и уважения, которую должно вызывать созерцание подобного характера... Быть допущенной к его сердцу - разделять его заботы и быть избранной подругой в его радостях и бедах! - трудно сказать, смирение или благодарность должны преобладать в чувствах женщины, которая отмечена таким благословением". Но за роскошной прозой миссис Эллис скрываются острые шипы, которые не порадовали бы ее предшественников - автора Книги Притч, Исхомаха, даму Пэн Чао, святого Иеронима и всех прочих. Ведь давая понять, что превосходство мужчины входит в естественный порядок вещей, она добавляет, что дела обстоят именно так даже вопреки тому факту, что жена может иметь "более высокие таланты и познания", чем ее муж

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Место женщины

Времена, несомненно, менялись, но прежде, чем подняться по социальной лестнице, женщине пришлось спуститься на несколько ступеней. Социальные тенденции привели к тому, что жизнь стала подражать искусству в еще большей степени, чем раньше.

До индустриальной революции история Европы характеризовалась контрастом аристократии, с одной стороны, и всех остальных - с другой. Но теперь в структурах власти аристократия стала вытесняться средними классами. Однако экономические успехи ничего не значили без успехов социальных, и неотъемлемой чертой XIX века стала маниакальная борьба за продвижение по ступеням знатности. В Америке эта борьба была скорее горизонтальной, чем вертикальной: все были равны, но каждый стремился получить больше равенства, чем все остальные.

Одним из показателей успеха было то, что домашняя хозяйка должна иметь слуг, которые бы все делали за нее, торжество среднего класса можно наглядно проиллюстрировать цифрами статистики занятости населения. Из 16 миллионов мужчин и женщин, населявших Англию и Уэльс, согласно переписи 1841 г., домашней прислуги было всего около миллиона. Десять лет спустя из трех миллионов женщин и девушек от десятилетнего возраста и старше, зарабатывавших себе на жизнь, 751.641 (т.е. одна из четырех) работали служанками. К 1871 г. их число увеличилось до 1.204.477. На протяжении всего XIX века и до 1914 г. работа домашней прислуги была самой распространенной среди англичанок и вторая по частоте в целом.

Жена представителя среднего класса, освобожденная от хлопот по хозяйству, должна была чем-то заполнять свое время. И она сама и ее муж были убеждены (так же как и книги по этикету, буквально наводнявшие рынок в ХIХ столетии), что она живет как благородная леди, - но они заблуждались. Если оставить в стороне родословную, то между женщиной среднего класса и аристократкой оставалось все же одно существенное различие. Леди Такая-то и графиня Этакая тратили свое свободное время с пользой, пусть даже легкомысленно: они наслаждались разнообразием жизни в основном благодаря тому, что их муж или любовник свободно могли сопровождать их, куда бы они ни пожелали отправиться. А мужчины среднего класса были привязаны к своей работе, и их жены и дочери были предоставлены самим себе. Некоторые заполняли время полезной работой, но большинство женщин просто ходили целый день по магазинам или в гости к соседкам посплетничать, а то и просто бездельничали или упражнялись в хороших манерах.

В книге "Женщины Америки" миссис Э.Дж. Грэйвс в 1842 г. говорила о женщинах, которые "в своем честолюбивом стремлении походить на благородных леди используют свои прекрасные ручки только для того, чтобы играть кольцами, прикасаться к клавишам пианино или струнам гитары"; и в том же году миссис Эллис в книге "Женщины Англии" жаловалась, что "множество томных, вялых и бездеятельных молодых леди, покоящихся сейчас на своих диванах, ворча и жалуясь в ответ на любой призыв приложить к чему-либо усилия, лично мне представляются весьма плачевным зрелищем". Но там, где мода и этикет - "стена, которую общество само воздвигло вокруг себя, щит против вторжения дерзости, неприличия и вульгарности", - сговорились сделать женщину праздной, праздность сама развилась в особое заболевание, которое подрывало как физическое, так и душевное здоровье: едва ли все викторианские дамы, предававшиеся живописному увяданию, поступали так только для того, чтобы казаться интересными.

Мужья этих изнеженных созданий еще больше усугубляли ситуацию, стараясь оберегать их от любого вторжения грубой действительности. Даже в Америке, как в 1828 г. говорил Джеймс Фенимор Купер, благовоспитанная жена была "заключена в священные границы своего собственного узкого мирка... охраняемая от разрушительных прикосновений мира и излишнего общения с ним". Двенадцать лет спустя лондонский суд постановил, что мужа можно оправдать, даже если он похитил бежавшую жену (чья нравственность по умолчанию считалась безупречной) и держал ее под замком, поскольку "счастье и честь обеих сторон в том, чтобы поместить жену под охрану мужа и поручить ему... защищать ее от опасностей неограниченного общения с миром, обеспечив совместное проживание и местонахождение".

К несчастью, в тот мир, от которого следовало защищать женщину, включался и мир медицины. Она могла проконсультироваться с врачом (в присутствии компаньонки) и даже показать на манекене, где она чувствует боли, но гинекологическое обследование производилось только в самом крайнем случае. Дальнейшие уступки женской скромности, вероятно, довели бы современного врача до потери диплома: стандартная процедура производилась под простыней в затемненной комнате. И все же многие врачи поощряли подобную застенчивость. В "Книге набожной леди", вышедшей в 1852 г., цитировались слова одного профессора из Филадельфии, который утверждал, что гордится тем, что в Америке "женщина предпочитает подвергнуться крайней опасности и вытерпеть ужасную боль, лишь бы не отказаться от тех крупиц деликатности, которые не позволяют до конца выяснить причину их заболеваний". Он считал это свидетельством "высокой нравственности". Подобное отношение к проблеме не только мешало врачам исполнять свою работу как следует, но не позволяло и женщинам узнать что-либо о своей анатомии и физиологии. Менструации, к примеру, упоминались редко и считались как врачами, так и женщинами, признаком нетрудоспособности; в 1878 г. "Британский медицинский журнал" приводит шестимесячную корреспонденцию по вопросу о том, может ли менструирующая женщина своим прикосновением испортить ветчину. Викторианцы были также убеждены, что "полная сила сексуального желания редко бывает известна добропорядочной женщине", и врачи (в отличие от авторов порнографических произведений, знакомых, как можно предположить, только с "недобропорядочными" женщинами), как представляется, были весьма плохо информированы относительно женского оргазма и функций клитора.

Рыцарство, благородство, деликатность и невежество, смешавшись между собой, буквально пригвоздили женщину к дому и семье, и даже открытие роли женщины в процессе размножения не сразу повлияло на эту ситуацию. Несмотря на признание равенства, оно было лишь биологическим, прилагавшимся только к матери, а не к женщине вообще. И акцент на материнстве, со всем контекстом домашней жизни, усилился еще больше вследствие широкой популярности в XIX в. академических споров по вопросу "закона матери".

"Закон матери" не был абсолютно новой идеей, но в 1861 г. он был выдвинут для обсуждения швейцарским юристом и историком Иоганном Якобом Бахофеном и изложен таким философско-научным языком, против которого викторианцы просто не смогли устоять. Бахофен отрицал "естественное" превосходство мужчины над женщиной, и заявлял, приводя огромное множество исторических и антропологических подробностей, что, когда человечество было еще близко к природе и материнство являлось единственным признанным видом родительских отношений, миром правила женщина, но, когда победил дух, мужчина взял над женщиной верх. Идеи Бахофена встретили мощную поддержку; особо следует упомянуть американского этнолога Льюиса Н. Моргана, который сочетал теории Бахофена со своими собственными наблюдениями за жизнью ирокезов и создал новую реконструкцию развития сексуальной и семейной жизни в доисторический период. На ранних стадиях, по его мнению, преобладал промискуитет; затем, во времена общин, основанных на охоте и собирательстве, возникли коллективные браки. Поскольку ни в той ни в другой ситуации отца ребенка установить было невозможно, определяющим являлось отношение материнства, поэтому влияние матери было самым главным. Только после развития земледелия, которое позволило маленькой семье стать самодостаточной и владеть частной собственностью, моногамия стала законом и женщина подчинилась мужчине.

Прогрессивные круги приветствовали эти теории с большим энтузиазмом. Прямая связь между частной собственностью и подчиненной ролью женщины была особенно привлекательной, и "закон матери" вошел в катехизис социалистов и первых феминисток, став общим местом в любой дискуссии о роли женщины в обществе. Но это ничего не принесло женщине, несмотря на то что "мать" поднялась почти до положения богини.

Несмотря на все это идея о том, что место женщины - в доме, не была изобретением викторианцев. Просто случилось так, что они первыми почувствовали необходимость выразить ее в словах, поскольку женщина XIX в. стояла на грани (правда, только на грани) настоящей самостоятельности, которой невозможно было бы достичь без экономической самодостаточности, реальной или потенциальной.

Борьба за финансовую независимость была выиграна не раньше XX века. Во-первых, высшие классы эта проблема не волновала, поскольку брачные и разводные договоры и годовое содержание там тщательно оговаривались и даже совсем сбившейся с пути истинного жене едва ли пришлось бы голодать. Но доктрина "места женщины" серьезно мешала даже незамужним женщинам средних классов, которые могли бы найти работу вне дома, если бы упомянутая доктрина не убеждала работодателей в том, что предоставлять работу благовоспитанной, образованной женщине убыточно. В 1861 г. из 2.700.000 женщин и девушек старше 15 лет, которые "работали на прибыльной работе" в Англии и Уэльсе (26 процентов от общей численности женщин), конторских служащих было ровно 279.

Трудящиеся бедняки вплоть до XX в. не заботились о "месте женщины" просто потому, что не могли позволить себе это. В их случае препятствием являлся индустриальный капитализм. Индустриальная революция разрушила давние прочные устои крестьянской семьи - систему, в которой женщина куда яснее осознавала свою собственную ценность, чем на любом другом социальном уровне: ведь она играла существенную роль в трудовой жизни своей семьи. Женщины низших классов редко обладали самостоятельностью, зато они в достаточно большой степени были свободны. Но развитие промышленности изменило эту ситуацию. Трудящаяся женщина, подобно своему мужу и детям, превратилась в наемную рабочую силу, причем низкооплачиваемую: она получала иногда меньше, а иногда - чуть больше половины того заработка, какой выручал мужчина за ту же самую работу. В середине XIX в. средний американец, работавший в текстильной промышленности, получал в неделю 1,67 доллара, а женщина - 1,05 доллара. В Англии мужчина-прядильщик зарабатывал в неделю от 14 до 22 шиллингов (иногда и больше), а женщина, работавшая на ткацком станке, - всего 5-10 шиллингов. Во Франции работник типографии мог получать два франка в день, а женщина - только один.

Система дешевого наемного труда не позволяла женщине прожить на собственный заработок, в то же время давая ей несправедливое преимущество над мужчиной в поисках работы. Несомненно, в этом была грубая историческая правда, но принцип оплаты, основанный на личности работника, а не на его труде, сыграл злую шутку с теорией "солидарности рабочего класса". Соперничество мужчины с женщиной в этом смысле только сейчас начало постепенно сходить на нет. Однако подлинное равенство не будет достигнуто до тех пор, пока мужчина не прекратит проводить границу между своей женой ("которая приносит в дом хорошие деньги") и женщиной, с которой ему приходится бороться за рабочее место.

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

мне особо нечего сказать,НО,у нас перепбрала все слова,не подобрала,Юну кароче ,работает 5 дней в неделю,с 9 до 3 и в месяц получает 62 евро ,круто ,

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

мне особо нечего сказать,НО,у нас перепбрала все слова,не подобрала,Юну кароче ,работает 5 дней в неделю,с 9 до 3 и в месяц получает 62 евро ,круто ,

А можно спросить что ты имела ввиду? :059:

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

  • Бронеходы

Ну не знаю какие там были маркетанки во времена Крестовых Походов. Не помню точно, но само понятие "маркетантка" появилось, как мне помнится, через пару столетий после последнего крестового похода.

 

Во французской армии Маркитантки являлись чем-то вроде подвижного обоза. К каждому батальону, к каждому эскадрону приписывалось определенное число маркитанток, разделенных на два отряда - кантиньерки и вивандьерки.

 

Кантиньерки обыкновенно продают водку, вино и табак, но только до сражения или после него.

Вивандьерки следуют за полком в самую битву и там раздают свои запасы. Случается, что после павшего солдата маркитантка берет его ружье и сражается вместо него.

 

Каждый солдат считает своей обязанностью оградить маркитанток от всякого рода опасностей и оскорблений. Они в ответ стараются помогать солдатам во всех случаях. Одежда их всегда соответствует форме батальона, а в кавалерии все они ездят верхом и крепко сидят в седлах.

 

В обыкновенных полках их было по три, но не более четырех, а у зуавов шесть. Весьма несправедливо было бы думать дурно об их нравственности, потому что это, большей частью, жены солдат, служащих в том же полку.

 

47217992.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

  • Бронеходы

Кстати, раз уж подняли такую тему, то вот вам интересный материал, в котором коротко и очень доступным языком всё написано:

Перну Р "Крестоносцы"

 

V. Женщины

 

Привычный образ рыцаря, отправляющегося в крестовый поход, оставив жену одну в замке, где она в праздности убивает время, прядя шерсть — впрочем, дозволяя юному пажу себя утешить — пользовался наибольшим успехом [92] в псевдо-романтическои литературе и ее течениях, не говоря уже о пикантных подробностях, всплывающих то там, то здесь — самым типичным примером может послужить знаменитый «пояс целомудрия», который, по стойкой легенде, якобы до сих пор хранится в музее Клюни.

 

Действительность была совершенно иной. Конечно, не все бароны взяли с собой своих жен в крестовый поход, но многие поступили именно так, и, если хорошенько всмотреться, становится видно, как женщина в этих обстоятельствах во всем разделяла походную жизнь своего супруга. Ее роль в Святой Земле выходит на первый план, тем более что по феодальным кутюмам — ибо еще не вспоминали знаменитый «салический закон», который вступил в силу только благодаря легистам в XIV в. — женщина могла наследовать своему мужу и, как следствие, встать во главе фьефа, или даже самого Иерусалимского королевства.

 

Известно, что поведение предводителей первого крестового похода не было одинаковым. Если Готфрид Буль-онский выступил один в поход, то его брат Балдуин привел с собой жену англичанку, Годверу де Тони, — оба они с детьми стали заложниками в Венгрии по требованию короля Коломана, желавшего таким образом избежать возможных беспорядков при проходе крестоносцев.

 

Раймунд Сен-Жилльский поступил так же, и его жена, Эльвира Арагонская, происходившая из семьи испанских королей, разделила с ним превратности дороги и сражений, как и их сын Альфонс, умерший в походе; но вскоре в замке Мон-Пелерен у них родился новый сын, которого назвали Альфонс-Иордан, по месту рождения и в память о первом отпрыске.

 

Хронисты не скрывали, что женщины, оказавшись в тяжелой ситуации, как, например, во время осады Антиохии, были на высоте и проявляли активную деятельность, снабжая бойцов водой: «В тот день наши женщины были нам великой подмогой, принося питьевую воду нашим бойцам, и, не прекращая, подвигали на битву и оборону», — писал Аноним, историк первого крестового похода. Гораздо позже, во время осады Акры, которая также была [93] решающим моментом в истории франкской Сирии, можно было увидеть женщин, засыпающих рвы, и в хронике Амбруаза рассказывается о героической смерти одной из них. Бароны, оставившие своих жен на Западе (как это сделали Роберт Фландрский и Стефан Блуасский), рассчитывали, что за время их отсутствия те будут управлять их фьефами; из письма последнего видно, что мысли о жене поддерживали Стефана во время тягот, которые испытала армия перед Антиохией, тогда как энергичная Адель Блуасская, вынужденная управлять обширными фьефами ее супруга, не теряла времени даром в его отсутствие.

 

Хотя женщины лишь в неполной мере привлекают внимание современных историков, их лица вырисовываются почти на каждой странице истории крестовых походов и заморских королевств. Можно было бы написать целое исследование о женщинах из народа, крестьянках или горожанках, разделявших в Святой Земле участь простых бойцов, иногда оседавших в Сирии и игравших рядом с мужем ту малоприметную, но важную роль, которую много позже будет суждено сыграть в США «жене пионера», за что американцы и возвели ей памятник в Мериленде. Присутствие такой женщины ощущается или, точнее, вырисовывается на страницах большинства текстов, но поскольку все записи о ней очень скудны, удовольствуемся лицами принцесс, которым хронисты уделили гораздо больше внимания.

 

Все они очень разные. Среди них встречаются амазонки: например, маркграфиня Ида Австрийская, известная красавица и закаленная спортсменка, которая, взяв крест наравне с баронами во время второго похода, в 1101 г., сопровождала Вельфа герцога Баварского. Ей суждено было войти в легенду: она пропала во время битвы при Гераклее, обернувшейся катастрофой для франкских войск, полностью уничтоженных, и рассказывали, будто она окончила жизнь в далеком гареме, родив будущего мусульманского героя Зенги, завоевателя Эдессы.

 

Были и совсем девочки, как маленькая принцесса Изабелла, дочь Жана де Бриенна, которой выпала злая доля стать женой человека, совершенно не способного понять ребенка, императора Фридриха II, сразу же после свадьбы [94] реализовавшего мечту германских императоров, добавив к своей короне венец латинского королевства, грубо вырвав его из рук своего тестя (несмотря на свое обещание сохранить за тем пожизненное регентство).

 

Три года спустя Изабелла — ей не было и семнадцати лет — закончила свою жизнь, полную слез, тогда как ее муж император навлек на себя столь жуткую ненависть, что в течение некоторого времени борьба против имперцев заменила на Востоке битву против мусульман, к большой выгоде последних.

 

Скандальная хроника не пощадила Альенору Аквитанскую в Святой Земле. Жена Людовика VII, она со своими аквитанскими вассалами сопровождала мужа, когда, вняв призыву Бернарда Клервосского, он первым среди французских государей взял крест (1147 г.). Итак, Альенора встретилась в Сирии со своим дядей, красавцем Раймундом де Пуатье, ставшим князем Антиохийским по своему браку (в обстоятельствах как комедийных так и романтических) с наследницей этого княжества Констанцией Антиохийской. Возникло ли между Альенорой и ее юным, участвовавшим в ее детских играх, дядей чувство более глубокое, чем естественная радость от новой встречи? Историк Гиль-ом Тирский на это определенно намекает. В любом случае, у Людовика появились подозрения, и по прошествии пятнадцати дней он почти силой увел Альенору с собой в Иерусалим.

 

Последствия этой ссоры были более чем губительны для похода, уже отмеченного жестокими сражениями во время прохода через Малую Азию: вместо того чтобы слушать советы Раймунда, стяжавшего большой опыт в Святой Земле и вроде бы желавшего атаковать Алеппо и его ужасного султана Нуреддина, Людовик упрямо настаивал на осаде Дамаска; но султаны Дамаска всегда ладили с франками и даже несколькими годами ранее заключили с ними союз, который мог бы быть возобновлен. Этот политический просчет усугубился губительной стратегией, в результате чего осада Дамаска плачевно провалилась. Людовик и Альенора пустились в обратный путь, оказавшийся довольно беспокойным: бури, похищение византийскими пиратами королевы, освобожденной благодаря [95] смелой атаке сицилийских нормандцев. Их одиссея закончилась в Риме, где папа Евгений III, потрясенный их злоключениями, поспешил примирить обоих супругов на время. Но, как известно, вернувшись во Францию, они не замедлили расстаться, теперь уже навсегда, поскольку спустя два месяца после их развода Альенора повторно вышла замуж за герцога Нормандии и будущего короля Англии Генриха Плантагенета. Между тем до нее дошла весть о гибели Раймунда де Пуатье, убитого в сражении с атабеком Алеппо при Маарафе, чуть менее года спустя после прохода крестоносцев через Антиохию.

 

Но куда более драматической является история любви латинского императора Константинополя Роберта де Куртене, произошедшая спустя сто лет. Бароны сделали его своим предводителем в то время, как их завоевания подвергались сильной опасности со стороны наступавших греческих «оппозиционеров» во главе с Иоанном Ватакием и Феодором Ангелом. Но абсолютно безразличный к своим обязанностям, юный император был занят своей любовью к дочери артезианского рыцаря, погибшего в битве при Адрианополе, Балдуина де Невилля. Выведенные из себя бароны задумали ужасную месть: убили мать девушки, которую обвиняли в покровительстве встречам влюбленных и изуродовали саму виновную, отрезав ей нос. Роберту было суждено ненадолго пережить эту драму.

 

Рядом с роковыми женщинами находились женщины мужественные. Хватает примеров, когда ситуация была спасена благодаря женской храбрости. Наиболее известен случай с Маргаритой Прованской, женой Людовика Святого, вместе с ним пустившейся в его первый крестовый поход. В Дамьетте, где она родила через три дня, Маргарита узнала, что крестоносная армия потерпела поражение, король пленен, а город находится под угрозой захвата. Жу-анвиль рассказывает, что она действовала с рассудительностью и энергией, свойственными ей по природе1

 

«Прежде чем родить, она приказал всем покинуть ее комнату, за исключением восьмидесятилетнего старика рыцаря (то был ее старый доверенный человек, спавший возле ее кровати), она склонилась перед ним и испросила у него милости; и рыцарь ей в том поклялся, и она ему [96] сказала «Я прошу вас, ради верности, которой вы мне обязаны, если сарацины войдут в город, отрубите мне голову прежде, чем они меня схватят». И рыцарь ответил: «Знайте же, что я это обязательно свершу, ибо уже подумывал вас убить прежде, чем они нас схватят».

 

Однако это не все. Едва оправившись от родов, королева узнала, что итальянские, пизанские, генуэзские и другие купцы, пришедшие вслед за крестоносцами, собираются покинуть Дамьетту: Город вот-вот был бы брошен на произвол судьбы вместе с женщинами, стариками и больными; королева собрала предводителей купцов в своей комнате (встреча состоялась на следующий день после рождения маленького Жана-Тристана) и просила их проявить к ней сострадание- «И если это вам не по нраву, пожалейте это маленькое дитя, лежащее здесь, подождите, по крайней мере, пока я не встану с постели».

 

Но она обращалась к купцам, людям рассудительным: «Что мы можем сделать? Ведь мы умрем от голода в этом городе!» Тогда королева предложила реквизировать, за ее счет, всю провизию, находящуюся в городе и начать продовольственные раздачи. Благодаря этому итальянцы согласились остаться. Маргарита истратила триста шестьдесят тысяч ливров на эту закупку и наладила пайковую раздачу продовольствия, что позволило удержать Дамьетту, которую позднее обменяли на короля и его людей. Она покинула город только непосредственно перед сдачей и направилась в Акру, где и нашла своего мужа: они оба вели себя достойно своему положению в одинаково драматической ситуации, олицетворяя идеал Рыцаря и Дамы в средние века.

 

Однако не все женщины латинских королевств принадлежали к «крестоносцам». С самого начала своей длительной авантюры франкские рыцари выказали полное безразличие к тому, что мы сейчас называем «расовыми проблемами», охотно беря в жены уроженок страны, при условии, что те были христианками или соглашались принять христианскую веру. К 1180 г. в Палестине проживало около пяти тысяч воинов, многие из которых были женаты на местных жительницах, армянках или сарацинках; в [97] результате в Иерусалиме было множество полукровок, говоривших на арабском языке.

 

Бароны первыми подали пример, и вот тому свидетельство — Балдуин дю Бур'г, двоюродный брат и наследник Балдуина Булонского, став графом Эдессы, женился на армянской княжне Морфии, дочери Гавриила, владельца Мелитены и являлся безупречным мужем, хотя его отношения с семьей жены в самом начале ознаменовались грубоватой шуткой, достойной попасть в лучшее из фаблио. Балдуин, желая добиться от тестя денег для оплаты своих войск, якобы убедил того, что он дал людям клятву обрить бороду, ежели платеж не произойдет. Гавриил, ошеломленный мыслью получить безбородого зятя, не колеблясь, передал Балдуину требуемую сумму, попросив, однако, в будущем быть более осторожным в принесении клятв.

 

Балдуин дю Бург лишь последовал примеру Балдуина Булонского, который после смерти своей жены Годверы. женился на армянке Арде. Правда, по истечении некоторого времени он развелся, обвинив жену в прелюбодеянии; возможно, у него действительно были основания для этого, так как его экс-жена, заключенная в монастыре Св. Анны Иерусалимской, не замедлила бежать в Константинополь, и вела в этом огромном городе беззаботную жизнь до конца своих дней. Тогда Балдуин, принявшись разыскивать богатую невесту, решил, что графиня Аделаида, регентша Сицилии, чей сын Рожер II уже достиг совершеннолетия, будет ему достойной партией. Он испросил ее руки, на что та, без сомнения, уже смирившаяся с мыслью о продолжительной вдовьей жизни, сразу же согласилась. В августе 1113 г. Аделаида прибыла в порт Акры с необычайной пышностью, отмеченной в анналах королевства: сидя на ковре, вышитом из золота, на галере, нос которой был украшен золотом и серебром; две триремы сопровождения везли ее арабскую гвардию, одетую во все белое, и позади них плыли семь кораблей с имуществом графини. Балдуин, ожидавший на берегу, чтобы не ударить в грязь лицом, разоделся в золото и пурпур, равно как и рыцари его свиты; сбруя на их конях была тех же цветов. [98] Несмотря на такое многообещающее начало, брак продлился недолго, ибо папа, извещенный о произошедшем, стал энергично протестовать, обвинив Балдуина Булонс-кого в двоеженстве — ведь его жена Арда еще не умерла, — и призвал его расстаться с графиней. Вынужденная подчиниться, Аделаида спустя четыре года после своего триумфального приезда отплыла в Сицилию.

 

Браки с местными уроженками также были многочисленны в истории латинской константинопольской империи столетие спустя. Известно, что даже Генрих, граф Эно, став императором, женился на дочери болгарского царя Бориля. Впоследствии императрицу болгарку обвинили в отравлении своего мужа, внезапно умершего в Салониках, когда ему еще не исполнилось и тридцати девяти лет; эта история вошла в греческий фольклор. Император Балдуин II превратил заключение брачных союзов в настоящую политику: он заключил союз с куманами, еще полукочевым народом, и во время торжественной церемонии, следуя обычаям этого народа, скрепил договор, пролив в кубок несколько капель своей крови, как и вожди степняков, отпив затем глоток из чаши; двое из его рыцарей Наржо де Туей и Гильом де Море взяли в жены дочерей двух вождей Жонаса и Зарония; девушки приняли христианство — куманы были еще язычниками — и заняли почетное место в императорском окружении. В свою очередь, один болгарский князь Слав женился на внебрачной дочери императора Генриха, что дало случай заключить между князьями соглашение.

 

Несколькими годами ранее, когда византийская столица пала под натиском франкских рыцарей, захватчики, проникнув в дворец Буколеон, приветствовали «множество наизнатнейших дам, которые укрылись в этом замке»; среди этих женщин была Агнесса, родная сестра Филиппа Августа, которая в возрасте 11 лет вышла замуж за императора Андроника. Робер де Клари рассказал об их встрече, сильно разочаровавшей его соотечественников:

 

«Тогда бароны пошли туда свидеться с нею, и приветствовали ее, и горячо обещали служить ей, а она оказала [99] им весьма худой прием, и она не хотела разговаривать с ними, но она все же говорила с ними через толмача, а толмач сказал, что она ни слова не знает по-французски»{19}.

 

Вдова Андроника была настолько ассимилирована в греческой среде, что вышла замуж за византийского феодала Феодора Врана. Усама поведал о еще более изумительном случае, как юная девушка франкского рода вышла замуж за мусульманина, правителя Табра. Но затем, хотя ее сын стал владетельным князем, она вернулась к франкам и сочеталась браком с одним из них.

 

Браки и семейное имущество сыграли решающую роль в истории Иерусалимского королевства — впрочем, как и во всем средневековом обществе: связь между разношерстными барониями зависела от кровных союзов так же или почти так же, как от самих феодальных отношений между вассалом и сеньором. Когда Понс Триполийский был осажден в Монферране, то король Фульк пришел ему на помощь именно под давлением своей жены — сестры Понса Неоднократно случалось, что женщины требовали для себя регентства. Наследные кутюмы в каждой местности были разными. В Триполи женщина не могла рассчитывать на наследство, но зато ей уступали вдовью часть из родовых земель, которой она могла распоряжаться по своему усмотрению. Известно, что графиня Цецилия, поочередно выходившая замуж за Танкреда и Понса Трипо-лийского, от своего имени подарила Мон-Пелерен. В XIII в. другой женщине, Плезанции Антиохийской десять лет пришлось быть регентшей на острове Кипре, заслужив репутацию, по словам Мартина Канальского, «самой храброй дамы в мире».

 

Однако, вероятно, что наиболее поразительной будет история регентства королевы Мелисанды, правившей в первые годы существования иерусалимского королевства. Именно ее регентство породило первую значительную распрю между франками латинского королевства — распрю, о которой арабские хронисты рассказывают с изумлением: [100] «средь них (франков) такое не часто случается» — писал Ибн-ал-Каланиси.

 

Мелисанда, дочь короля Балдуина II в детстве дружила с сыном одного крестоносца, Гуго де Пюизе, умершего в Святой Земле вместе со своей женой; этот юноша, также названный Гуго, получил воспитание в Апулии, и в шестнадцать лет прибыл в Святую Землю, чтобы потребовать себе во фьеф Яффу — наследство его отца. Именно тогда он появился в королевском дворе в Иерусалиме, где он встретил Мелисанду и вступил с ней в интимные отношения, которым не смог помешать даже брак этой дочери Балдуина с Фульком Анжуйским.

 

Тем не менее Гуго вступил в брак с графиней Эммой, старше его и вдовы барона Евстахия Гарнье, имевшей от первого мужа двух сыновей. Разногласия не замедлили возникнуть между этими людьми и их слишком юным отчимом. Один из них, Гарнье, однажды прилюдно обвинил Гуго в безнравственности и вызвал на поединок на мечах. В назначенный день Гуго, то ли струсив, то ли почувствовав свою вину, не явился. Все отшатнулись от него, и тогда рыцарь, не выдержав всеобщего порицания, совершил ошибку, которой не должен был делать: он направился в Аскалон (события разворачивались в 1132 г., когда Аскалон еще находился в руках мусульман) и просил помощи у египетского гарнизона этого города.

 

Обрадованные представившимся поводом мусульмане тотчас же начали опустошительные набеги на окрестности Яффы и Зарона. Поняв, что он натворил, Гуго, терзаемый угрызениями совести, пустился в обратный путь к Иерусалиму и бросился к ногам короля, умоляя о прощении.

 

Сам король Фульк никогда не прислушивался к обвинителям своего вассала; кроме того, будучи человеком мудрым, он опасался, что дело еще более усложнится и сарацины смогут извлечь пользу из разногласий баронов — сторонников или противников Гуго. Он простил запутавшегося юношу и, по настоянию королевы, наказал его всего лишь тремя годами ссылки. Однако, когда Гуго покидал город, на него было совершено нападение, в результате которого он получил колотую рану, как думали [101] смертельную (на самом деле, он выздоровел). Для короля это было опасным, ибо могли его заподозрить в намерении избавиться от молодого человека. Поэтому он, не мешкая, приказал схватить нападавшего, который, подвергнутый прилюдной пытке, поклялся, что действовал без сообщников.

 

Постепенно страсти утихли и, когда спустя несколько лет король Фульк скончался от падения с лошади (1143 г.), Мелисанда стала править от имени своего сына, будущего Балдуина III, которому тогда не исполнилось и тринадцати лет. Именно она принимала крестоносцев, прибывших на помощь королевству, и возглавляла знаменитую ассамблею, 24 июня 1148 г. в Акре — одно из самых блистательных собраний того времени, ибо на нем присутствовали многие коронованные особы Европы, принявшие тогда крест. Там видели короля Франции Людовика VII, императора Конрада и его братьев, один из которых, Фридрих Швабский, был отцом будущего Фридриха Барбароссы, и, конечно, все прелаты и князья Святой Земли.

 

Среди крестоносцев был также Альфонс — Иордан — живое напоминание о первом крестовом походе — сын Раймунда Сен-Жилльского, некогда родившийся в Мон-Пе-лерен, в разгар осады Триполи. Он умер почти сразу после своего прибытия, и некоторое время ходил слух, что Рай-мунд Триполийский избавился от него, опасаясь, как бы он не потребовал свое наследство.

 

Годы шли, а Мелисанда настолько пристрастилась к власти, что не желала вообще ее терять. Ее сыну Балдуину III, достигшему двадцатидвухлетнего возраста, самому не терпелось взять правление в свои руки, но Мелисанда под любыми предлогами оттягивала его коронацию. Однажды — в Пасхальный вторник 1152 г. — Балдуин появился в церкви Святого Гроба Господня и приказал патриарху Иерусалимскому Фульхерию тотчас же приступать к церемонии коронования. Прелат был вынужден повиноваться, и Балдуин в одиночестве приняв помазание и корону, известил затем мать о происшедшем. Между ними произошла ссора, которая, впрочем, длилась недолго. Мелисанда, побежденная, ушла из политики, и некоторое время [102] спустя Балдуин, пойдя навстречу желаниям своих подданных, ради интересов королевства женился на Феодоре, племяннице императора Мануила Комнина, устроив свадебные торжества на несколько дней.

 

Мы также видим лица женщин в эпизодах, бывших поворотными для истории латинских королевств. Прежде всего, это Констанция Антиохийская, из-за романтических грез которой антиохийское княжество досталось такому роковому персонажу, как Рено де Шатийон. Будучи уже двадцать лет как вдовой, она все это время отказывалась от предложенных ей блестящих партий. Хронист писал, что «княгиня слишком хорошо знала по себе, как скучно находиться во власти мужа, и как мало свободы оставлено даме, имеющей сеньора». Между прочими она отвергла Рожера Соррентского, родственника византийского императора, который с досады сделался монахом, и другому византийскому «кесарю» — Андронику-Иоанну Комнину. К великому несчастью для Святой Земли, она внезапно влюбилась в простого рыцаря, младшего отпрыска в семье, уроженца Шатийон-сюр-Луен, нищего и находившегося на жаловании у короля, которого звали Рено. Однако, охваченная сомнениями, «она не захотела, — писал Гильом Тирский — объявить о своем выборе прежде чем сеньор король, чьей кузиной она была и под покровительством которого находилось княжество Антиохийское, не подтвердит его своей властью и своим согласием». Балдуин III в то время направился осаждать Аскалон. Рено поспешно проскакал расстояние, отделяющее Антиохию от Аскалона:

 

«Он доставил королю послание княгини, получил его согласие, вернулся в Антиохию и тотчас же женился на ней, вызвав удивление у многих людей, которые не могли понять, как женщина, столь изысканная, могущественная и знаменитая, вдова такого великого князя, снизошла до женитьбы на человеке, бывшем лишь простым рыцарем».

 

Из-за подобного же каприза Сибилла, сестра Балдуина Прокаженного, вышла замуж за юного пуатевинского сеньора, бывшего, как и Рено, младшим сыном в семье, не получившим никакого состояния. Сначала Сибилла была женой Гильома Монферратского, прозванного Длинным [103] Мечом, который умер через несколько месяцев, оставив сына, родившегося уже после смерти отца — маленького Балдуина, скончавшегося восьми лет от роду. Поскольку болезнь короля не оставляла никаких сомнений на то, что Палестине скоро придется искать другого защитника, всякий находившийся около Сибиллы, предлагал все возможные брачные варианты. Но она сама объявила, что нашла мужа по любви. К сожалению, Гвидо де Лузиньян, как бы обворожителен он ни был, совершенно не обладал качествами, необходимыми для правителя королевства, тем более в критических обстоятельствах, когда Святой Земле угрожал непоколебимый противник — Саладин. Балдуин Прокаженный был слишком болен, чтобы справиться с капризами своей сестры; он согласился на этот брак (1180 г.) и передал Гвидо де Луизиньяну «бальи» — регентство — над королевством. Но когда его зять тут же доказал свою бездарность (во время нашествия Саладина на Галилею в 1183 г.), король пересмотрел свое решение и завещал трон маленькому Балдуину, назначив при нем регентом графа Триполи Раймунда III. К несчастью, король умер два года спустя, и его последние распоряжения, как мы увидим, не были выполнены. Фактически, Гвидо де Лузиньян вместе с Рено де Шатийоном и патриархом Ираклием является главным виновником разгрома при Гаттине, утраты Иерусалима и большей части королевства.

 

После этого разгрома на сцену выходит младшая сестра Балдуина и Сибиллы — Изабелла. Одно время бароны надеялись передать ей корону, но она также выбрала себе мужа по любви, с которым была помолвлена в восемь лет, и сочеталась браком в одиннадцать: ее юный красавец муж Онфруа Торонтский происходил из рода, известного своими героическими деяниями в Святой Земле. Но из качеств своих предков он скорее унаследовал обширные культурные знания — на арабском Онфруа говорил как на своем родном языке и выполнял функции переводчика во время переговоров с Саладином, — чем беззаветную храбрость. В остальном же он был просто веселым мальчишкой. «Я видел этого юношу, он действительно очень красив», — писал про него арабский хронист. Бароны, [104] собравшиеся в Наблусе, предложили ему принять корону, которую только что без их согласия присвоил в Иерусалиме супруг Сибиллы. Мучился ли Онфруа из-за соображений вассальной верности или же он попросту испугался предложенной ему роли? В любом случае он ночью тайно покинул Наблус, чтобы предстать перед Гвидо и Сибиллой, «подобно ребенку, пойманному с поличным», писали в хрониках.

 

Бароны не простили ему этой измены. После битвы при Гаттине, когда королевство более чем когда-либо нуждалось в защитнике, они заставили Изабеллу не только принять корону (ее сестра Сибилла умерла бездетной), но и развестись с Онфруа, ибо им нужен был «человек действия». И такой человек существовал: пьемонтский маркиз Конрад Монферратский, высадившийся в Тире в тот момент, когда город был уже готов капитулировать, и хладнокровно оборонивший его, за заслуги он потребовал сделать его сеньором города и известил короля Гвидо и королеву Сибиллу, «что покуда он жив, они не войдут туда». Про маркиза Монферратского шла молва, что он оставил жену на Западе (некоторые хронисты уточняли, что двух). С другой стороны, Изабелла, поставленная в известность об этом проекте, сопротивлялась изо всех сил: слишком любя своего прекрасного мужа, она и подумать не могла, чтобы расстаться с ним. Онфруа сам пожелал спорить с баронами. Тогда один из них, Ги Санлисский, сторонник маркиза Монферратского, «бросил перчатку», вызвав его на поединок; однако Онфруа не хватило духу принять вызов.

 

Изабелле оставалось только подчиниться требованиям государства Впоследствии папа, узнав об этом деле, яростно протестовал против подобного нарушения религиозных законов; но тем временем Конрад уже играл свадьбу с Изабеллой. В остальном же этому перевороту не было суждено завершиться успехом. Конрад уже готовился к коронации, когда вечером 28 апреля 1192 г., возвращаясь после ужина у епископа Бове по улочкам Тира, был атакован двумя мусульманами, которые совсем недавно, чтобы ввести его в заблуждение, согласились принять крещение. [105] Один из них протянул Конраду записку, и пока ничего не подозревавший маркиз читал, другой заколол его. Эти мусульмане были членами ужасной исламской секты «ас-сасинов», фанатично преданные своему властелину, фигурировавшему в хрониках под именем Старца Горы, сделавшему политические убийства своей специальностью.

 

Таким образом, вновь на повестке дня стоял вопрос о наследовании Иерусалимского престола. Решение было неожиданно найдено в лице графа Генриха II Шампанского, только что прибывшего на восток. Правда, он не торопился стать королем столь уязвимого королевства: отправляясь в крестовый поход, он и не помышлял остаться навсегда в Святой Земле. Но, призванный защищать интересы христианского мира, он 5 мая 1192 г. в свою очередь стал мужем Изабеллы, к тому времени уже беременной от Конрада. Хроника Амбруаза уточняет, что сначала Генрих колебался, но сразу же передумал, увидев, «как она (Изабелла) потрясающе хороша и очаровательна». Поскольку Изабелла родила дочь Конрада, за Генрихом оставались все права на корону. Заметим, что он ее заслуживал, будучи настолько же мудрым во время мира, насколько отважным на войне. Неоднократно его действия позволяли восстановить порядок в королевстве, особенно когда в Акре высадилась группа германских крестоносцев, тут же поведших себя как на вражеской территории, выгоняя жителей, насилуя женщин. В городе после осады{20} и без того было неспокойно, вспыхивали постоянные распри между прежними владельцами, желавшими вернуть дома, и осаждавшими, которые размешались там, где хотели. Генрих Шампанский, укрыв женщин и детей за стенами резиденции госпитальеров, объявил, что намеревается призвать к оружию население. После этого предводители только что высадившихся крестоносцев поспешили разместить свои войска в пригородах.

 

Генрих также предусмотрительно возобновил отношения с «ассасинами», диссидентской силой внутри исламского мира, которые могли стать бесценными союзниками, равно [106] как и опасными противниками, и также с киликийскими армянами Казалось, что для франкской Сирии наступила эра спокойствия (Саладин умер в 1193 г.), которую внезапно нарушил странный несчастный случай Генрих Шампанский выпал с балкона своего дворца в Акре на мостовую, разбив череп; его карлик Экарлат, видя, как он падает, напрасно пытался удержать его за одежду (1197 г.) Так Изабелла в третий раз стала вдовой. Ей исполнилось тогда тридцать пять лет.

 

В четвертый раз она уже не противилась женитьбе, зная, что обречена жить во имя государственных интересов. Судьба послала ей, как это ни забавно, родного брата Гвидо де Лузиньяна, Амори, который унаследовал от того в 1194 г. кипрское королевство Невозможно представить себе столь непохожих друг на друга братьев. Амори был одновременно осторожным политиком и умелым воином. В октябре 1197 г он отвоевал Бейрут у мусульман, заключив затем выгодный мир с султаном Меликом-аль-Ади-лом. На этом закончились супружеские авантюры Изабеллы.

 

Но, пожалуй, самые трогательные женские черты времен крестовых походов проступают не на страницах хроник Их мы видим на могильном камне — без сомнения, самом патетическом изваянии, которое сохранилось из скульптур XII в. Оно существует и в наше время в кордельерской церкви в Нанси- на нем изображены Гуго и Анна де Водемон, олицетворяющие «возвращение крестоносца». Видно, как стоят, тесно обнявшись, крестоносец в рубище и его жена. Эта скульптура напоминает об истории ожидания, продлившегося, если верить легенде, почти всю жизнь для Гуго де Водемона, содержавшегося в плену в Святой Земле на протяжении шестнадцати лет и прослывшего мертвым, и его жены Анны Лотарингской, упорно отвергавшей все попытки вновь выдать ее замуж. Однажды вернулся тот, кого не ждали именно этот момент изобразил скульптор на могиле, где спустя несколько лет были погребены рыцарь и дама, хранившие обоюдную верность всю свою жизнь. [

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Для публикации сообщений создайте учётную запись или авторизуйтесь

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать аккаунт

Зарегистрируйте новый аккаунт в нашем сообществе. Это очень просто!

Регистрация нового пользователя

Войти

Уже есть аккаунт? Войти в систему.

Войти
×
×
  • Создать...